Фемистокл с силой сжал кожаный ремень щита – приступ дикой ярости, необузданной свирепости затуманил рассудок, как бывает при виде первой крови в кулачном поединке. Эскадра Ксантиппа рвала вражеский строй. Ни один персидский капитан не мог направить нос корабля сразу к двум или трем триерам, атакующим с разных сторон.

Наблюдая за происходящим, Фемистокл увидел, как неприятельская галера приближается на полной скорости в облаке разбрасываемых веслами белых брызг. И тут же одновременно три греческие триеры развернулись, как выбившиеся из стаи волки. Перс осознал свою ошибку и налег на руль, но ему недоставало быстроты, и его весла не поменяли ход. Он только подставил борт, превратившись из охотника в добычу. В следующий момент в него врезались два греческих судна. Затрещали доски.

Когда Фемистокл проходил мимо, триеры уже отвалили и устремились на поиски новой цели. Холодное море хлынуло в пробоины персидского корабля, и он, протараненный в самое сердце, начал погружаться.

Фемистокл был достаточно близко, чтобы услышать крик страха, вырвавшийся у гребцов в трюме. В отличие от греческих экипажей, эти бедняги могли быть прикованы к сиденьям цепями. Корабль уйдет на дно вместе с ними. Фемистокл поежился при этой мысли, хотя и сказал себе, что это всего лишь морские брызги, и оскалил зубы в хищной ухмылке.

– Берем, куриос? – спросил капитан, подходя к нему.

Фемистокл покачал головой. Тонущая галера перевернулась. Воздух забурлил изнутри, и крики смолкли.

– Немного поздновато, – сказал он, заметив, что все внимание капитана приковано к гибнущему врагу.

Галеры были страшным оружием, но отличались неустойчивостью. Низкие, с открытыми бортами, они слишком легко набирали воду и редко выживали после столкновения. Вот почему Фемистокл не спешил атаковать, а предпочитал выбрать момент получше, давая отдых гребцам. Пролив, насколько хватало глаз, был заполнен кораблями. Вдалеке по-прежнему маневрировала основная часть персидского флота; суда жались одно к другому в тесном горлышке пролива.

По правде говоря, Фемистокл потерял счет атакам, в которых участвовал со своей командой. Только водянистые подтеки крови на досках палубы напоминали о сделанном. Рядом с рулевым торчали обломки стрел. Раненые не могли как следует позаботиться о себе из-за влажности и постоянных брызг. Все, что им было доступно, – это обмотать рану полоской ткани. Еще одного воина они лишились незадолго до того, как Фемистокл увидел Ксантиппа. Это был гоплит из его родного афинского дема. Парень потерял сознание из-за глубокой раны, которую никто не заметил, и, даже не вскрикнув, соскользнул в кильватер, придавленный тяжестью своих доспехов.

К тому времени вся команда состояла из ветеранов, битых-перебитых и безмерно усталых. Они сражались и были готовы сражаться снова, но море и соль стирали следы войны. Фемистокл поймал себя на том, что мечтает о твердой земле под ногами, где мертвые не исчезают без следа, как будто их никогда и не было.

Словно вспомнив о чем-то, он невольно обернулся и посмотрел на странную публику, собравшуюся на берегу острова Саламин. Всю ночь курсировавшие между портом и островом суда перевозили через пролив жителей Афин. Эвакуирован был весь город. Утром, когда вставало солнце, мужчины еще храпели на скамьях гребцов, а потом, как голодные волки, вылизывали дочиста миски с тушеным мясом. Как раз в это время персидский флот огибал оконечность побережья.

На берегу люди стояли почти у самой воды, так близко, чтобы с моря было видно, что они машут руками. Облепив утесы, словно морские птицы, они таращились туда, где решалась их судьба. В этот момент Фемистокл не завидовал им. Он знал, что смотрит в лицо смерти каждый раз, когда персидский лучник натягивает лук или вражеская галера с рычащими воинами, лязгающими мечами и щитами, пытается сломать их весла и борт. Что ж, он свою судьбу выбрал сам и, по крайней мере, мог умереть сражаясь. Оставшиеся на берегу не утешили бы себя тем же. Персы привели в пролив восемьсот кораблей, и в случае их победы афинским женщинам и детям бежать было бы некуда. Они оказались бы в ловушке на берегу острова и ждать могли бы только одного: что их схватят и погонят в рабство.

Фемистокл повернулся в другую сторону – там над городом поднимался огромный столб дыма. Костяшки пальцев на ремне щита побелели от бессильной ярости. Вдали виднелся Акрополь, и Фемистокл произнес молитву богу войны Аресу. Хотя там и не возвели храм этому кровавому богу, время было самое подходящее. Чувствуя горечь вины, он также помолился Афине. В конце концов, богиня носила доспехи. Греки были ее народом. Он сам принадлежал ей и никогда не чувствовал себя беспомощным, пока она улыбалась ему.

Продолжая смотреть в сторону города, Фемистокл увидел появившуюся на берегу порта марширующую колонну. Наметанный глаз старого воина позволил определить, что это не гоплиты, не греки – другие, стеганые одежды, другой формы щиты. Он снова поднял ладонь козырьком ко лбу. Слава богам, дальнозоркость была в этот день его преимуществом. По крайней мере, он видел врагов, напоминавших с этого расстояния насекомых. Вообразив, что персидские воины разгуливают, смеясь, по Афинам, толкутся, не встречая отпора, в священных храмах, Фемистокл прикусил губу. Отвратительная мерзость, но, если мужчина не способен удержать победу, завоеванное отнимут. Боги требовали от людей силы или отдавали в подчинение и рабство. На этой простой истине и основывались сады и гимнасии Афин. Сопротивляйтесь, или станете рабами.

– Вон тот! – окликнул его капитан. – Или даже те два. Похоже, повреждены.

Не важно, был ли это вопрос или призыв к действию, Фемистокл снова сосредоточился на окружающей его реальности здесь и сейчас. Ксантипп прошел мимо, а второе крыло флота под командованием Кимона находилось на некотором расстоянии позади. Фемистокл присмотрелся к возможным целям и увидел сломанные весла и небольшой крен ближайшей пары персидских кораблей. Кто-то их уже потрепал.

Он кивнул и сказал:

– Ударим любого из этих двоих. У них почти никого нет на палубе. Второй выглядит так, что и от ребенка убежать не сможет. Оставим его на потом. А уж затем, с благословения Посейдона и Афины, вернемся за третьим.

Триерарх хлопнул его по плечу, на что Фемистокл не отреагировал. Он услышал, как приказ передали командующему гребцами келейсту, который стоял в проходе; над палубой виднелась только его голова. Тот пригнулся, чтобы проорать команду гребцам – повысить темп. Кормчие взялись за рулевые весла, а триерарх вышел на нос корабля и взмахами руки влево и вправо задал нужное направление.

Воспользовавшись долгожданной передышкой, гребцы успели восстановить силы, и теперь триера была способна прыгнуть на врага.