Маний служил гребцом, сражался за Афины – но также и за обещанную свободу. В тот момент Агариста не была уверена, что власть ее мужа действительно простирается так далеко. Вопрос должно было обсудить собрание, после чего оно же могло принять соответствующее решение. Мысли потекли в сторону. А есть ли еще экклесия и совет? Ее дядя Клисфен представить себе не мог, что чужая армия вторгнется в город и сожжет его. Но, как сказал Ксантипп, собрание – это люди, и сейчас эти люди торопливо направлялись из порта в город. Здесь, на набережной, воссоединялись семьи. Тысячи людей спешили вернуться к тому, что знали, подальше от воспоминаний о страхе и отчаянии.

– Маний, ты знаешь слово моего мужа. Ты свободен. Но я чувствовала бы себя в большей безопасности, если бы ты остался со мной, по крайней мере, до тех пор, пока мы не вернемся в поместье или в дом Ксантиппа…

Агариста замолчала, внезапно осознав, что там теперь только пепел и обугленные балки. Она ощутила себя потерянной, и слезы навернулись на глаза. Маний, увидев это, заговорил не сразу, а сначала прикусил в нерешительности губу. Всего один день, как он перестал быть рабом, но эта свобода была добыта тяжелым трудом, и он не собирался сдаваться.

– Свободный человек работает за плату, курия… – произнес он, краснея.

Агариста кивнула и, достав мешочек, выудила из него две серебряные монеты.

– Дневная плата свободного человека, Маний. Этого достаточно?

Он усмехнулся, и теперь уже его глаза заблестели от сильных эмоций.

– Так и есть, курия. Спасибо.

Почти с благоговением он принял деньги – самые первые, которые заработал в своем новом статусе.

Мгновения спустя на его голос поспешили еще несколько заблудших слуг, и вся группа двинулась в путь. Агариста посмотрела на сыновей и дочь. Конечно, все случившееся казалось им большим приключением. Путешествие на палубе галеры, морское сражение, разыгравшееся у них на глазах. Агариста прятала от них пережитый страх. Персидская армия по-прежнему находилась в Греции – это войско было больше, чем могли бы собрать все города. Она скрывала свой ужас. У дочерей и сыновей во время войны разные судьбы. Отчаяние мерцало в душе, как гаснущее пламя костра. Было бы слишком жестоко одержать невероятную победу при Саламине и все равно проиграть. Надежда есть всегда, напомнила себе Агариста. Ксантипп, Фемистокл и Кимон выиграли сражения с огромным имперским флотом.

Она начала напевать старую молитву Афине, которой ее научил Ксантипп, сказав, что они пели при Марафоне и это давало утешение.

Агариста удивленно подняла взгляд, услышав, что ее поддержали в толпе, возвращающейся в город. Все больше и больше людей присоединялись к пению. Они знали слова, потому что были афинянами. Агариста почувствовала, как воспрянуло сердце, когда в хор вплелись голоса Перикла, Елены и Арифрона. Мелодия не была веселой, но наполняла душу радостью.

Они вошли в Афины с пением, но вид сожженных улиц и развалин заглушил гимн, рассыпавшийся шокированным ропотом. Проходя мимо разбитых камней, которые были стенами и воротами, многие плакали и даже громко кричали от горя. Большинство вернувшихся не могли поверить своим глазам. Последние дни мужчины провели в аду трюмов или на палубе, и в том мире были только они и те, кто противостоял им. Семьи терпеливо ждали на песчаном берегу.

Теперь реальность ударила в самое сердце, за каждым поворотом открывались новые разрушения. Все было покрыто пеплом, и вскоре люди, первыми проходившие через ворота, почернели от предметов, к которым прикасались или которые поднимали. Чем дальше, тем чаще Агариста и ее семья видели горожан, добравшихся до развалин своих домов. Люди уже искали среди руин целые плитки и то, что еще можно было спасти, хотя по испачканным сажей лицам текли слезы. Однако, к ее удивлению, между обугленными балками как ни в чем не бывало носились со смехом дети. Эта картина вызывала невольную улыбку.

Персы поглумились основательно. Все, что можно, было предано огню или сброшено на землю веревками и крюками. Остались только сами улицы, хотя сточные канавы запеклись от бушевавших пожаров. Запах города изменился, его заглушал древесный уголь с перечным привкусом разогретых и потрескавшихся камней.

Агариста еще раз порадовалась присутствию Мания, когда они наткнулись на шумную группу спорящих парней. Но она знала, что порядок будет восстановлен. Ее муж организует горожан и заставит работать до изнеможения. Ксантипп умел применять силу и подчинять людей своей воле. В этом был его талант, и поэтому Фемистокл вернул его домой.

Городской дом ее мужа, как и ожидалось, был сожжен. Сама не зная почему, Агариста надеялась на нечто большее, чем несколько обугленных балок и сломанная колонна. Дверь еще висела, но превратилась в блестящую черную пластину, которая сломалась под давлением руки.

– Нам понадобятся бревна и инструменты, – сказала она. – Не думаю, что железо могло сгореть. Маний, как по-твоему, дорога безопасна? Мы могли бы вырубить деревья в нашем саду, если они еще стоят. Конечно, не все сгорело. Нам нужно столько людей, сколько ты сможешь найти. Сумеешь собрать?

– Думаю, да, – ответил Маний.

Он был рабом в ее доме более тридцати лет, служил ее отцу и дяде. И хотя волосы на предплечьях и груди поседели, он был выносливым и сильным и теперь, когда перед ним поставили цель, испытывал душевное облегчение. Свобода осталась в нем как твердое семя, он чувствовал ее. Агариста уверенно раздавала указания, и Маний понял, что среди всех странностей нового мира его положение еще больше окрепло.