Их должны были поймать минут через десять-пятнадцать, не больше. Притащить в сторожку, отбить почки, раскурочить камеру и стереть все снимки. Обычное дело, с нарушителями тут не церемонились. Они полезли через ограду, а потом на склон на свой страх и риск, понимая, что в случае чего, полиция не станет вмешиваться, да и откуда ей тут взяться. Изобьют и выбросят за ограду. Или сожгут в мартеновской печи.

Дело о двух пропавших журналистах закроют через три месяца за отсутствием тел и состава преступления.

Он крутил колесо дальше. Вот его красное от холода лицо — улыбается, крутит у виска, смеется, корчит рожицы — кадров много, флэшки у Гены безразмерные, он щелкает направо и налево, не останавливаясь.

Да! — северо-восточный склон. Здесь, в отличие от южного склона — потише, совсем нет поселений, этих мусорных гетто, в которых круглогодично живут рабочие, разгребающие и сортирующие мусор. Большая часть этих людей забыла, когда мылась в последний раз — заросшие, в жутких лохмотьях, они выглядывали из своих лачуг с выражением отчаянной злобы, как загнанные звери, следящие за каждым твоим движением. И не дай бог сказать или сделать что-то лишнее.

Гена бесстрашный фотограф. Безбашенный. Он на самом деле без тормозов. В этом деле если у тебя есть тормоза, тебе никогда не стать крутым фотокором. Когда-нибудь он получит «World Press Photo» — главную фотопремию в мире за социальный репортаж, — Андрей в этом не сомневался. Гена снимал этих бедолаг, рискуя получить нож в спину. Снимал пикирующих на них ворон и чаек, смердящие испарения из сердца свалки, вывернутые кишки цивилизации — снимал так ясно и резко, так близко, что сейчас, глядя на эти снимки, Андрей на миг забыл о своей беде, и вновь перенесся туда, в эпицентр зловонного кошмара.

Диск перемотки крутился, калейдоскоп кадров на маленьком экране камеры стрекотал перед глазами и когда момент на зрительной коре совпал с воспоминаниями, тот самый момент, от которого он едва не лишился чувств, Андрей замер.

СТОП. Это было здесь.

Пока машина неслась, виляя в одичалом пространстве между свалкой и городом, Андрей докрутил до того самого места. И на следующем кадре — он не сомневался, там, за валуном, через мгновение — показались эти псы. И девочка.

Его большой палец, замерший на черном диске перемотки снимков, побелел от напряжения. Сердце стучало как бешеное — как будто те злобные существа, Тифон и Ехидна, со вздыбленными загривками и горящими бешеными глазами мчались за машиной.

Андрей нервно оглянулся.

Дорога сразу позади машины проваливалась, исчезала, растворялась, но ему казалось, что тьма гонится за ними и только благодаря чуду еще не поглотила маленький автомобиль.

Клик. Диск повернулся. Он щелкнул, сменив кадр.

Заставив себя опустить глаза на экран, Андрей нахмурился. Тот же самый кадр, что и предыдущий. Точь-в-точь. Камень, горы мусора, северо-восточный склон, внизу бурелом голого кустарника и черный излом ручья, опоясывающего границы свалки и исчезающего в диких зарослях.

Клик. Повтор. Клик. Снова тот же кадр.

Сбой?

Он крутанул колесо быстрее. Везде одно и тоже, ничего не менялось: один и тот же кадр, продублированный на сотнях других. Никакой хибары, собак, застенчивой девушки и ее матери — ничего и никого.

Андрей перемотал полностью весь день, но не нашел и намека на их существование.

Ферма, вспомнил он. Она работает на ферме «Солнечная», осеменителем коров и найти ее, судя по всему, будет не так трудно, учитывая, что огромное хозяйство московского бизнесмена Алика Мирного было единственным в этих краях.

Я найду ее, подумал он, поглядывая на спящего Гену. Не может быть, чтобы он не снял ни одного кадра. Этого просто не может быть. Может быть спрятал флэшку? Но в глубине души он понимал, что никто ничего не прятал.

Они въехали в городе. Андрей аккуратно положил фотоаппарат на заднее сиденье. Огни фонарей слегка разгоняли вечернюю мглу, и теперь он смотрел на знакомые улицы, не понимая, был ли телефонный звонок настоящим или же ему все приснилось…