Горелый рядом напрягается, становясь каменным.

Он тоже слышит знакомое имя. И явно мгновенно все понимает. Наверно, в отличие от меня, без ненужных иллюзий.

Но я слышу только то, что происходит на том конце телефонной связи. А там глуховатый мужской голос, явно что-то говорящий Яське.

— Твой начальник, — послушно повторяет дочь, — бывший…

— А дай ему трубочку, милая, — спокойно прошу я. И никогда никто не узнает, чего мне это спокойствие стоит…

Горелый садится, смотрит на меня внимательно, выжидающе.

А я отворачиваюсь, не в силах реагировать еще и на него в этот момент. В трубке звучит знакомый ненавистный голос:

— Привет, малыш.

— Что ты там делаешь? — рычу я, уже не сдерживаясь. Внутри словно струны натягиваются. И лопаются. Со звоном. По одной.

— Ты все такая же нежная, да? — голос Стаса глумливый, продирает меня до самого нутра болью.

— Что. Ты. Там. Делаешь? — у меня не хватает душевных сил играть, отвечать ему по его правилам, хотя именно это было бы логично, верно в такой жуткой ситуации. Притвориться, что слушаешь, что прогибаешься… Тянуть время, лихорадочно выискивая наиболее правильный вариант…

Но сейчас ужас, первобытный, глубинный, атавистический какой-то, настолько силен, что мозг отключается, и я могу только рычать, словно самка, защищающая своего детеныша…

— В гости приехал, малыш… — улыбается в трубку Стас, — не рада мне?

— Прекрати, — хриплю я, — говори, что тебе надо.

Горелый хмурится, делает движение, чтоб забрать у меня трубку, но я уворачиваюсь и выскальзываю из измочаленной за ночь кровати.

Мне не до его патриархальных замашек, он мешает! Мешает мне сейчас! Отвлекает!

С мысли сбивает!

— Да вот, знаешь… — лениво продолжает Стас, явно наслаждаясь моим ужасом, который, несмотря на рычание и агрессию, не получилось скрыть, — решил вспомнить о своей девочке… Посмотреть, как она живет… А она, оказывается, по разным экскурсиям ездит… Пока ее дочь, — тут его голос неожиданно обретает жесткость, — моя дочь у чужих людей живет. Как считаешь, хорошая мать так поступит?

— Кто бы говорил! — хриплю я, — ты, помнится, на аборт меня записывал…

Позади меня слышится шуршание, наверно, Горелый одевается, и я отхожу подальше к окну, чтоб не отвлекал. То, что он слышит все, вообще не имеет никакого значения. Мне сейчас плевать на окружающий мир, лишь бы не отвлекали. Мыслями, душой я не здесь, и то, что происходило этой ночью со мной, то, что буквально пять минут назад казалось важным, значительным, сейчас теряется, становясь невероятно далеким и ненужным.