Два болельщика – Амосов и Горшков поспорили, успеют ли они принять экзамен, чтобы успеть на матч.

Горшков имел фору по времени чуть ли не в час. У Амосова шансов успеть почти не было. Он попросил всех придти в аудиторию к началу экзамена. Затем спросил: «Кто претендует на пятерку?». Поднялись три-четыре руки. «Сядьте на первые парты». Следующий вопрос: «Кто хочет тройку?». Студенты, напуганные его грозным видом, подняли чуть ли не больше половины рук. «Сдайте зачетки». Он поставил в зачетки тройки, а потом смелым – пятерки. Остальных вызвал к доскам и попросил изложить вопрос из билетов, который они знали. Взглянув на то, что они успели написать, он каждому задал дополнительный вопрос по другому разделу и поставил оценки, которые варьировались от тройки до пятерки; основными были четверки. Через двадцать минут он был свободен, вышел, сел на трамвай и кричал опаздывающему Горшкову: «Давай, давай, хромой чертяка, на колбасу еще успеешь!».

Сильный математик, Горшков был блестящим лектором. Нам очень не повезло, что у нас он не читал. Для меня лично это стало невосполнимой потерей. Как логический экстраверт (по Юнгу), я нуждался в эмоциональном триггере для возбуждения устойчивого интереса к предмету. Лекции Горшкова и общение с ним такой интерес пробуждали. Лекции наших преподавателей на первых курсах по математике и физике – нет.

Математика на первых курсах жила своей жизнью. Проходили пределы, потом дифференциальное исчисление. Должны были заучивать все теоремы существования и единственности[8]. А инструменты для решения задач по физике вовремя так и не появились. Они возникли, когда изложение классической физики закончилось.

Ландау так отзывался о программе по математике одного из вузов: «к сожалению, Ваши программы… превращают изучение математики физиками наполовину в утомительную трату времени». На вопрос про требования к физику-теоретику отвечал: «…теоретику в первую голову необходимо знание математики. При этом нужны не всякие теоремы существования, на которые так щедры математики, а математическая техника, т. е. умение решать конкретные математические задачи».

Лекции по математике читал нам профессор Александр Тихонович Талдыкин. Он был зав. кафедрой математики нашего соседа – Военной Академии связи имени «великого связиста» С.М. Буденного. Закончил Талдыкин ЛГУ, куда и перешел после ухода по возрасту из Академии. У нас он был совместителем – подрабатывал. Эта двойственность сказывалась на его лекциях.

С одной стороны он хотел излагать строго – как в университете, но с другой стороны просто – как для офицеров. В общем-то, если его внимательно слушать и успевать записывать, трудностей в сдаче экзамена не должно было возникнуть.

Но оказалось, что я не успеваю конспектировать. Во-первых, я записывал так, что сам потом прочитать не мог. Во-вторых, я пытался одновременно понять суть излагаемого и записывать всё – не только формулы, но и сопровождающие их формулировки, которые не умел сокращать. В результате конспект был нечитабельным, а переписывать у кого-то было просто некогда.

В немецких университетах и в дореволюционном Политехнике в распоряжение студентов обычно предоставлялись литографированные конспекты лекций. О такой роскоши в насквозь идеологизированной стране нечего было и мечтать. У нас боялись пропустить крамолу даже в такой классической дисциплине как математика, содержание лекций по которой не менялось, к сожалению, десятилетиями.

А.Н. Талдыкин на лекции.

Одна из общежитских девочек со старшего курса дала мне «напрокат» конспект лекций, но предупредила, что он ей может понадобиться. Увы, к этому предупреждению я отнесся легкомысленно. Но пока я наслаждался тем, что могу следить за ходом лекций, не тратя усилий на записывание. Запомнить содержание лекций, однако, не удавалось.

Наличие конспекта, который полностью соответствовал читаемому и в этом году курсу, имело и негативные последствия. Во-первых, я имел больше времени, чем другие, конспектирующие, и иногда отвлекал их. Нередко мы сидели рядом с Таней Неусыпиной, которая была несостоявшейся свойственницей профессора (и скрывала это во время учебы, хоть и не пользовалась никакими поблажками) и, видимо, профессору мое соседство с ней не нравилось. Во-вторых, точно на тех же местах в лекциях были записаны профессорские шутки, используемые для снятия напряжения и монотонности. К сожалению, они были больше ориентированы на господ офицеров, хотя попадались и удачные. Так вот, следя за лекцией по конспекту, я даже не смеялся, а ухмылялся на момент раньше остальной аудитории, что также не нравилось профессору – он умел следить за аудиторией и ее реакцией.

Запомнился один из рассказанных «случаев из жизни». Во время войны Талдыкин принимал экзамены от поступающих в Академию связи, эвакуированную в Томск, причем не только по математике, но и по физике. Поступали два грузинских юноши. Один знал физику, но не знал русского языка, второй русский знал. Сформулируйте закон Бойля-Мариотта – просит экзаменатор.