Глава 35. Советская медицина

В 70-е годы двадцатого столетия, пока я училась и работала санитаркой, я видела немало разных больниц, и операционных и кабинетов в поликлиниках — детских, терапевтических, хирургических, инфекционных и психиатрических, — и роддомов. Сейчас я понимаю, что это были довольно убогие помещения с примитивным оборудованием типа кислородных подушек, которые наполняли кислородом из баллона на первом этаже и быстро несли на второй, потому что первая подушка закончилась. И так я бегала полночи с этими подушками, пока больной не умер.

Чего всегда хватало — это рук, персонала, людей. Чистоты хватало, стерильности, халаты были белые и отглаженные. Никакие родственники не мыли палаты, не искали по отделению «хоть кого-нибудь». Больничная еда была нормальная, «столы», то есть диета, в соответствии с болезнью. Да ведь и люди были проще, не избалованы сервисом и деликатесами. После войны прошло всего 25–30 лет. Это был прогресс, скачок после войны. Так мы жили довольно долго, до 90-х, пока не пришла свобода.

И каждый понял, что значит свобода: что теперь нужно до отвала есть омаров и запивать это все вискарем. А я такое не ем. Поэтому не знаю, что значит свобода. Я никогда не была свободной, а сейчас вообще абсолютно нет свободы. Наверное, свобода — это жизнь, где я могу делать что-то совершенно отстраненное от моей настоящей жизни, чтобы не потратить на это ни грамма своих эмоций, энергии и не думать об этом мучительно. Что-то похожее на четки или пазл, и не надо подписывать, что это «снято там-то» или «за свободу надо бороться».

Глава 36. Минус 40 градусов и скорая

Интересный случай из практики.

Я вам рассказывала, что в Кемерове сегодня минус 40? Ну, тогда слушайте.

Итак, три человека в форме скорой помощи с тяжелыми сумками в обмороженных руках в 9 утра звонят в домофон у подъезда. Минус 40. — Ал-ле? — отвечает приятный женский голос, теплый и добродушный. — Скорую помощь вызывали? — Не-ет! Какую скорую, у нас никто не вызывал! — и становится понятно по голосу, что это мисс Марпл. — Хотя подождите, я пойду у сына спрошу.

Минус 40. У подъезда еще темно, как ночью. Знаете ли вы, что в такой мороз ты слышишь только звук своего дыхания, такая в воздухе тишина, так замерзает, замирает все вокруг. Домофон горит буквами «say». Ушла. Стоим. Стоим, стоим. Повторяю: минус 40 градусов у подъезда. Возвращается. — Простите, но сын спит, я не смогла его разбудить… — А просто открыть дверь вы можете?! 40 градусов на улице! — Ах, да, простите, я не подумала!

Открыла. Не смешно. Сын спит в коме. Увозим его в больницу на носилках. Загадка для мисс Марпл: кто вызвал скорую?

Когда-то я была молодой и отважной, как, впрочем, и все врачи. Лет 20 тому назад не надо было любезно объяснять родственникам, что их старуха-мать простудила себе все, что могла, потому что у нее возрастные изменения и снижен иммунитет. Можно было просто указать на то, что у нее в доме не топлена печь несколько дней и в кухонной мойке лед толщиной в три пальца, а родственникам до этого дела нет, то есть сказать правду. И молча выслушать ответ матом.

Вслед за этим приказать родственникам собирать маму в больницу.

Собрали, усадили в скорую помощь, но сопровождать отказываются, а едут уже сами на станцию к заведующему продолжать скандал, то есть жаловаться на мою грубость. Пока я сдаю маму в приемном отделении, заведующий уже разогрет родственниками. Однако он продолжает в течение часа тактично объяснять, что доктор была неправа и с ней будет проведена беседа. Мало! Через полтора часа у него не выдерживает психика и он восклицает: — Что же вы хотите еще? Приговорить ее к расстрелу?

Пауза. А мама тем временем наконец-то согрета и накормлена и блаженствует в больничной кровати.

Сегодня заведующему и пяти минут хватило бы, чтобы отпечатать выговор за конфликт на вызове и лишить стимулирующих выплат на полгода. Поэтому все молчат и любезничают. — Не расстреляют же нас за это?

Так рождаются легенды про грубых врачей и как их наказывать.