С тех пор прошло много лет. Отцовские советы мне не пригодились. Наоборот
поступал многократно, бывало, правда, отмалчивался. До сих пор уверен, что он желал
мне только добра и советы его шли от души. Но для юноши, получившего от матери иное
нравственное воспитание, они были неприемлемы в принципе. Это раз. А во-вторых, таили в себе некоторый элемент опасности: а что, если ошибешься, не определишь верно, кто — устоит, а кто — упадет?! Тогда потерять можно больше, чем найти…
Моя мама — Бронштейн Рахиль Абрамовна, была, есть и, очевидно, теперь уже до
конца останется главным человеком моей жизни. Понимаю, о чем это говорит, знаю, что
это не очень хорошо, но так уж у меня сложилось.
Мама родилась в 1910 году в скромной еврейской семье акушерки-повитухи и
портового грузчика. Получала образование уже в советские времена: блестяще училась в
школе, окончила институт с отличием, была зачислена в аспирантуру при Херсонском
сельскохозяйственном институте.
4
Из семейных преданий мне известно, что на лекции моя бедная мамочка ходила
босиком — не было обуви, 1933-34 годы… Потом аспирантуру перевели в Одессу, и она
была вынуждена оставить ее — за недостатком средств на существование в чужом городе.
А я иногда задумываюсь: что ощущала она, отличница, пряча под стол на лекции босые
ноги от насмешливых взглядов втайне влюбленного в нее молодого преподавателя?
Моя мама любила Чехова, Толстого, Драйзера, Мопассана, — и этой болезнью
заразила меня. Я приходил домой после школы к часу дня, обедал, делал уроки, а после
читал все, что попадалось под руку. И не было ничего в те годы моей жизни ярче и