Но Глафира, ступив на тропу воспоминаний, решила идти дальше:

— Мы тогда жили в крошечном поселке в Архангельской области. Такие места обычно «дырой» называют. Одна убогая больничка на всю округу, а дороги такие, что… — Усмехнулась. — Но мы с мужем молоды были, на все проблемы житейские сквозь пальцы смотрели. Жили себе вполне счастливо, планы на будущее строили. — Она говорила тихо, позабыв про чай и конфеты. Смотрела на Киру, но взгляд был устремлен в далекое прошлое. — Машенька у нас почти никогда не болела, муж говорил, что она вся в него, что у нее кровь настоящей сибирячки, таким никакой вирус не страшен. Уж лучше бы молчал. Мне потом одна старушка сказала, что нельзя хвастаться здоровьем собственного ребенка. Суеверие? Может, и так… но лучше бы он молчал. Машенька заболела сразу же после новогодних праздников. Морозы тогда стояли ужасные. Врач поставил диагноз «бронхит», лекарства прописал. А через два дня, ночью, Маша начала задыхаться. Все произошло так неожиданно. Муж побежал к соседям «Скорую» вызывать, а я… я растерялась, не знала, что делать. Смотрела, как она задыхается, и проклинала себя за свою беспомощность…

Дарья слушала ее, затаив дыхание. Хотела болтовню о пустяках, а в итоге получила пронзительную откровенность. И ничуть об этом не жалела. Она чувствовала, что в эти минуты они с Глафирой стали духовно ближе. Ощущение, будто обрела что-то ценное, что не купишь ни за какие деньги.

Глафира вдруг смутилась.

— Простите, Дашенька, не стоило мне…

— Не извиняйтесь. — Дарья подалась вперед в плетеном кресле, коснулась ее морщинистой руки и, неожиданно для себя самой, задала вопрос, ответ на который и так уже знала: — Машенька умерла?

Глафира кивнула.

— «Неотложка» приехала только через час. Слишком поздно. Маша захлебнулась жидкостью в легких, у нее оказалась пневмония. Врач поставил неверный диагноз. Я потом высказала ему все, что о нем думаю, а он… он лишь пожал плечами и сказал: «Ошибки случаются». Его даже с работы не уволили. Муж после похорон запил крепко. Пил так, что себя не помнил. Я не ожидала, что он сломается, его будто подменили. Просыпался и плелся за самогонкой, напивался и снова засыпал. Он превратился в тень, я его начала ненавидеть, но в то же время завидовала ему чернейшей завистью: он ведь спрятался от горя, а я так не могла. Однажды не выдержала, убежала в поле и кричала, кричала… а потом легла на снег и лежала так, казалось, целую вечность. Вот тогда-то я и ощутила настоящую злость, она будто с холодом в меня ворвалась. В тот же день поехала в райцентр, подкараулила того врача возле больнички и ударила его обломком кирпича по голове. Последнее, что помню, так это его вопль, а потом все как в тумане. Пришла в себя в милиции, и первая вразумительная мысль была: «Что же я натворила?!» Злость прошла. Как оказалось, я не сильную травму врачу нанесла. И слава богу. Знаете, он не стал подавать в суд, а через полтора года молодой врач Колесников Игорь Михайлович погиб. Двое детей на озере под лед провалились, и он бросился их спасать. И спас. Вытолкнул на льдину, но сам выбраться не смог. Вот такая, Дашенька, история. Я его простила, даже цветы на могилку принесла… а простив, почувствовала облегчение.

Дарья сглотнула подступивший к горлу горький комок. Глафира отчего-то сейчас ей казалась самой красивой женщиной на свете. Именно такой девочке из интерната когда-то представлялась мать, которую она никогда не знала. Должно быть, такой.

— Спасибо, — прошептала Дарья.

Глафира удивилась.

— За что, Дашенька?

Ответом ей стала теплая улыбка.

А внизу на качелях Кира начала громко читать стихотворение про волшебный лес:

— Празднуя луны восход, под веселый щебет птичий звери водят хоровод на поляне земляничной…

На этот раз ее благодарными слушателями были облака.

Дарья проводила Глафиру, а чуть позже обнаружила в гостиной на спинке дивана маленькую книжечку стихотворений для детей. И то, что автором являлась Глафира Юдина, скорее вызвало восхищение, чем удивление. Первое стихотворение в книжечке называлось «Волшебный лес».