ГЛАВА I

Эта история отнюдь не фантастика, а романтическая быль, хотя кому-то описанные события и могут показаться невероятными. Но таков XIX век: то, что сегодня загадочно и сложно, завтра благодаря достижениям науки становится простым и понятным.

Жаль только, что в нашей жизни все меньше остается места для сказаний, легенд, поверий. Так происходит и в Британии, где обитают злые карлики-карриганыnote 1, и в Шотландии — пристанище домовых и гномов, и в Норвегии, на родине великанов, эльфов, лесных духов и валькирий, и даже в Трансильвании, где величественное кольцо Карпатских гор способно, кажется, разбудить самое бескрылое воображение. Впрочем, какие-то отголоски старых преданий в этих краях еще живы.

Ни Жозеф Жерандоnote 2, ни Элизе Реклюnote 3, описавшие малонаселенные окраины Европы, ни словом не обмолвились об удивительной истории, которая легла в основу нашего романа. Слыхали ли они о ней? Возможно. Но особого значения, судя по всему, не придали, что весьма прискорбно, поскольку первый мог бы передать ее с точностью и строгостью историка, тогда как второй — с поэтичностью лирика, присущей его путевым заметкам.

Так или иначе, ни один из них этого не сделал, и мне не остается ничего другого, как самому взяться за перо.

Двадцать девятого мая сего года некий пастух стерег стадо на горном пастбище невдалеке от вершины Ретьезадnote 4, вздымавшейся над цветущей, плодородной долиной, окруженной стройными тополями. Это плато открыто всем ветрам, но особенно «пробривается» (по выражению местных жителей) северо-западным.

Наш пастух нимало не походил на буколического пастушка из античной Аркадии — ни одеждой, ни повадками. Его невозможно было спутать с Дафнисомnote 5 или Аминотасомnote 6, принять за Титираnote 7, Лисидаnote 8 или Мелибеяnote 9. Да и река Силь, бушевавшая у его ног, обутых в грубые башмаки на деревянной подошве, не походила на греческий Линьон, хотя ее прозрачные воды и были достойны омывать меандрыnote 10, описанные в романе «Астрея»note 11.

Фрик — так звали овчара — не принадлежал к баловням судьбы: в убогой хижине на краю родной деревни Верст он, подобно многим своим собратьям-пастухам, ютился вместе с овцами и поросятами.

Следуя известному латинскому изречению «Immanum pecusimmanior ipse»note 12, Фрик, выгнав стадо на пастбище, чаще всего подремывал, лежа на зеленой травке с трубкой в зубах, и лишь время от времени свистом подзывал собак, если одна из овец забивалась в кусты, да еще изредка щелкал кнутом, будя в горах громкое эхо.

Было четыре часа пополудни. Солнце клонилось к западу, вершины на востоке тонули в туманной дымке. Косые лучи, прорвавшиеся сквозь горную цепь, проникали в ущелье, точно свет из полуотворенной двери.

Край, раскинувшийся между комитатамиnote 13 Клаузенбург и Колошвар, по праву считался самым диким во всей Трансильвании, являющейся частью Австрийской империи. По-венгерски эта удивительная земля называется «Эрдели» («Страна лесов»). Раскинувшись на шестидесяти тысячах квадратных километров, или шести миллионах гектаров, что равно одной девятой Франции, она граничит с Венгрией на севере, с Валахией на юге и с Молдовой на западе. Многое тут напоминает Швейцарию, правда, Трансильвания, не превосходя Гельвецию по численности населения, по площади в полтора раза больше. Ее плодородные плато, прекрасные пастбища, широкие долины в обрамлении причудливых гор пересекаются вулканическим по происхождению Карпатским хребтом, а также бесчисленными горными потоками, питающими реку Тиссу и великолепный Дунай с его знаменитыми Железными Воротами, расположенными на несколько мильnote 14 южнее и как бы преграждающими путь балканской горной цепи к границам Венгрии и Оттоманской империи.

Эта древняя страна даков в первом веке христианской эры была завоевана Траяномnote 15. Независимость, обретенная при Иоанне Заполиnote 16, длилась до 1699 года и закончилась воцарением Леопольда Inote 17, который присоединил Трансильванию к Австрии. Но каково бы ни было политическое положение страны, здесь всегда обитали разные народы. Валахи, румыны, венгры, цыгане, молдавские секлеры и саксонцы долго жили бок о бок не смешиваясь. Однако время и обстоятельства взяли свое, народы эти в конце концов ассимилировались и слились в благословенное трансильванское братство.

К какой же из национальностей относился пастух Фрик? Может, к древним дакам? Трудно было сказать что-либо определенное, глядя на его необычный тип лица, всклокоченные волосы, кустистую бороду, густые пегие брови и зелено-голубые вечно слезящиеся глаза. Ему уже минуло шестьдесят пять. Высокий, худой, пропорционально сложенный, в порыжелое от непогоды плаще и в широкой войлочной шляпе, он мог бы привлечь внимание художника, особенно когда неподвижный, точно утес, стоял над пропастью, опершись на посох с вороньей головой.

Но вот солнечные лучи брызнули сквозь западный излом горы. Фрик повернулся на другой бок, приподнялся и посмотрел вдаль из-под руки.

На скале, примерно в миле от пастбища, виднелся укрепленный замок — как раз в седловине хребта Вулкан, поднимавшегося над плато Оргалл. Контуры замка четко вырисовывались на фоне предзакатного неба. Требовалось, однако, очень острое зрение, чтобы разглядеть древние башни и стены.

Пастух долго всматривался в даль и вдруг проворно вскочил на ноги:

— Эгей, старина!.. Хоть и построили тебя на века, через три года ты рухнешь, коли у бука осталось только три ветви!

Огромный бук, росший рядом с одним из бастионов, темнел на фоне неба, точно вырезанный из картона.

— Да, — повторил Фрик, — три ветви… Еще вчера было четыре, но четвертая, видать, сломалась ночью… Теперь их осталось только три, лишь торчат, ровно зубья на вилах…