— У вас отличный русский язык.
— Я был кубинским агентом в Африке, работал с русскими. Фразу «Проваливай к черту с моей земли, дерьмо» я могу сказать по-русски не меньше, чем в десяти вариантах. Русские парни всегда были большими упрямцами, одного разорвало на тысячи мелких кусочков, а я потерял обе ноги. В общем, я здесь — живой символ исполнения интернационального долга. Променял ноги на «ладу» — такой была награда за службу. Из этой «лады» получилось два джипа. Надо ЕГО за это благодарить, — Эрасмо посмотрел на небо.
— Бога?
— Команданте, — Эрасмо изобразил, будто поглаживает бороду.
— Фиделя?
— Кажется, ты потихоньку врубаешься. Куба — это одна большая семья с чудесным, заботливым папой-параноиком. Хотя это описание сгодится и для Бога, кто знает? А ты сам где служил?
— Германия, Берлин. — Два года Аркадий занимался радиоперехватом с крыши отеля «Адлон».
— ГДР — оплот социализма.
— Скорее, развалившаяся под натиском урагана дамба.
— Все превратилось в пыль. Ничего не устояло, кроме бедной Кубы. Теперь она одна — как девушка в лохмотьях.
Они выпили. На Аркадия, не евшего весь день, пиво подействовало, как обезболивающее. Он вспомнил о том чернокожем рыбаке, которого Ольга Петровна видела с Приблудой… Может быть, укрыться в посольстве, пока не стемнело — время еще есть.
— Я хочу познакомиться с Монго.
— А ты что, его не слышишь? — Эрасмо выключил радио, и Аркадий услышал звук, напоминающий ритмичное перекатывание камней в шуме прибоя.
Аркадий не был готов к тому, что он увидит, входя в дверь дома сантеро. Когда русским рассказывали о Кубе, все, что можно было услышать — истории про Че и Фиделя, о чернокожих кубинцах почти ни слова. Они были бандитами… Да и вообще единственные чернокожие, встречавшиеся в Москве, — это отчаянно мерзнувшие африканские студенты Университета имени Патриса Лумумбы. Музыканты в комнате сантеро выглядели иначе. Черные, с испещренными морщинами лицами, в белых бейсболках, из-под которых свисали дреды-косички. Монго выделялся зеленой кепи. Неправильные тени колебались в свете зажженных свечей.
Вся комната плыла в свете сорока или пятидесяти свечей, расставленных на столике и вдоль деревянной стенной панели. Барабанщик лениво отбивал ритм по деревянным ящикам, на которых он сидел, двое других наклонили головы, чтобы слышать звук высоких узких барабанов, по которым они тихонько постукивали, а Монго потряхивал бутылью из высушенной тыквы, украшенной ракушками. Колокольчики, барабанные палочки, погремушки лежали у его ног. Он положил бутыль из тыквы, поднял металлическую тарелку и ударил по ней стальным стержнем, вызвав звук настолько чистый и звонкий, что Аркадий не сразу признал в этом музыкальном инструменте лезвие мотыги. Поверхность зеркала закрывала скатерть. Когда Аркадий попытался приблизиться к Монго, толстяк в клубах сигарного дыма оттеснил его и Эрасмо.
— Сантеро… — объяснил Аркадию Эрасмо. — Не волнуйся, они только разогреваются.
Механик переодел свой рабочий комбинезон, сменив его на белую сорочку в складках на груди.[13]
— Верх кубинского протокола, — похвастался он, но с предательски грязными руками и бородой он выглядел, как корсар в инвалидной коляске. Он проехал кухню и коридор, ведя Аркадия в расположенный позади дома внутренний двор, где под двумя тонкими пальмами, скрещенными в виде буквы «X», сидела пожилая негритянка в белой юбке и пуловере с надписью «Майкл Джордан». Она что-то помешивала в котле, стоящем на углях. У нее были седые, коротко стриженные волосы.
— Это Абуелита[14]— сказал Эрасмо. — Она не только здесь для всех бабушка, но и еще член КЗР нашего квартала. КЗР — Комитет по Защите Революции. В основном члены комитета — информаторы, но нам повезло с Абуелитой, она строго следит из своего окна, начиная с шести утра, и ничего не видит весь день.
— Она когда-нибудь видела Приблуду?