Ей нравилось петь, слышать, как собственный голос льется, подобно спокойной реке, в которой она умывалась каждое утро. Когда удавалось не упасть в конце дня в спячку, Наяда выскальзывала из хижины и шла в таверну, чтобы послушать песни Фолвика. Их легко запомнить, бард не особо трудился над сложностью своих произведений.

— Тьма, что так бела, И свет, что чёрен…

— Неплохо.

Наяда выронила вилы и подпрыгнула на месте. Второй раз за день ей грозила остановка сердца. Она приготовилась развернуться и влепить Томми пощечину, нечего к ней так подкрадываться.

Обернувшись, девушка сглотнула приготовленные ругательства и грузно упала на колени. Она не заметила, как остальные работники побросали свои дела и давно преклоняют натруженные ноги перед господином.

— Ночью ты не спешила падать ниц, — Мардар сложил руки на груди, изображая скуку.

— Простите меня господин, мое поведение ужасно и…

— И не простительно, но я не злюсь.

Привычка господ перебивать на полуслове бесила девушку. Ее речь всегда была плавной, тягучей, она не спешила высказать все и сразу, растягивая слова, но видимо, придется рано или поздно научиться, чтоб иметь возможность договаривать до конца.

Наяда сильнее опустила голову, почти касаясь подбородком груди. Если Мардар ждал лучшего момента, чтобы поквитаться с ней, то он его нашел. Уставшая, буквально измотанная работой, со стертыми в кровь руками и отбитыми коленями, она не станет сопротивляться.

— Красивая песня. Ты ее придумала?

— Нет, господин, песни сочиняет бард Фолвик.