Когда вышел из кабинета — подошел к этой прапорщице, которая опять мне улыбнулась. Хмуро поинтересовался относительно времени получения документов на руки. Еще есть час времени. Идти было некуда, сел в коридоре на стул и просидел около пяти минут в каком-то отупении — ни одной мысли в голове. И не заметил, как заснул.
Мы лежали на кровати в нашем углу ЗПУ. Оксанка с распущенными волосами горячо целовала меня и потом что-то шепнула на ухо, и оба тихо засмеялись. Ее волосы касались моих плеч и груди, и пахли как-то особенно вкусно. Я закрыл от удовольствия глаза и через мгновение открыл. И… увидел, лежавшую рядом истекающую кровью жену, уже в камуфляже, она задергалась в конвульсиях и прошептала: «Вова, я не хочу, чтобы ты мучался…» и с этими словами достала из кобуры пистолет слабеющими руками и, направив его на меня, выстрелила.
Я вздрогнул и проснулся, правда, чуть не упал со стула. Продремал около пяти минут. Времени еще оставалось достаточно. Попробовал заснуть еще раз.
Сижу в своем кабинете на втором этаже. Любуюсь на вид моря из окна и на стенд с коллекцией нарукавных знаков. На шпиле над Штабом Черноморского флота РФ развевался российский флаг. Тут раздается звонок внутреннего телефона. Беру трубку, представляюсь: звонил помощник дежурного, но по голосу определить, кто это был не смог. Голос какой-то нейтральный, то есть равнодушный или индифферентный, а также, можно сказать, бесполый. Помдеж сообщил, что мне нужно зайти в 44-й (Оксанкин) кабинет. Почему-то подумалось, что вызывает к себе военком. Хотя знал, что военком сидит через кабинет от меня и он в не приемный день, когда что-то нужно срочно, иногда сам приходит. Взбежал по лестнице, постучал и зашел в нужную дверь. Там сидели все офицеры и служащие, которые служили-работали в военкомате и погибли. Судорожно начал искать взглядом военкома, но не нашел. Все смотрели на меня с жалостью и состраданьем. И тут зашла в кабинет Оксанка. Почему-то в сухопутной форме, хотя перед войной она ходила в морской. Жена подошла и обняла меня сзади за плечи, обратилась к сидящим:
— Ну, что, товарищи офицеры, заберем его в свой взвод? Мне нужен помощник. И не могу оставить его без присмотра…
— Рано ему еще к нам, — сказал майор Глушаков, — он должен пройти через все это. Ну, ты сама знаешь что.
— Нет, мужик, ты еще не совершил самого главного, — сказал рядовой Луговой, подмигнув мне, — Ты должен прожить эту жизнь так, чтобы потом смог себе сказать, что недаром коптил небо.
— Готов ли ты умереть за Оксану и Родину? — строгим тоном спросил у меня Глушаков.
— Да, готов, — ответил я.
— Этого мало. Ты должен выжить и победить. Для того чтобы погибнуть большого ума не надо. Вот это величайшая доблесть мужчины — выжить и победить. И никакая мразь американская не должна топтать нашу землю. За Оксану Александровну не волнуйся, — мы за ней присмотрим. А тебе еще рано. Воюй, солдат, воюй. Иди, Володя, в добрый тебе час, мы за тобой наблюдаем и гордимся тобой.
— Вова, ты не забывай меня, — сказала Оксана и из ее глаз полились слезы, — но и не мучайся из-за меня. Вижу же, что тебе плохо. Жизнь продолжается. Я тебя люблю и хочу, чтобы ты был счастлив. Как жаль, что наш с тобой мальчик так и не родился… Хорошо, что успела тебе об этом сказать, любимый. А может и зря — теперь ты мучаешься вдвойне.
— Оксана, но я не хочу жить без тебя — у меня просто смысла нет в этой жизни.
— Смысл, котик, есть всегда. Ты должен отомстить за меня и нашего малыша, надо сделать все, чтобы победить в этой войне.
Она стала рукой гладить мои волосы и перешла на щеку. Но сквозь сон я понял, что кто-то меня будит.
Это оказалась та самая прапорщица из приемной.
— Эй! Эй! Товарищ младший лейтенант, просыпайтесь. Идемте, получите документы, просто сейчас на Молочку едет машина, заодно и вас подбросит.
— Ага! Извините, двое суток на ногах.
Мы пошли в ту самую приемную, где она отдала мне выписку из приказа и предписание, за которые расписался в двух каких-то книгах.
— Вы ж потом на передовую, — с грустинкой сказала она.
— А кому сейчас легко? — устало сказал я, — Я должен там быть.