По виду охранника было понятно, что духом он упал конкретно. Но тут уж ничего не поделать. Извини, парень, другого выхода просто не было – без меча богатырь не богатырь, а просто здоровый мужик, умеющий кулаком вышибать двери. Но против печенежских сабель кулаками много не навоюешь.

И мы пошли к воротам, на которые указал охранник.

На стенах царила суматоха, характерная для военного времени. Когда случается что-то серьезное, на войне люди передвигаются бегом, и это нормально. Но у хорошего командира каждый бегущий точно знает, куда он несется и зачем. А если командир так себе, то многие носятся, не особо представляя, за каким хреном они это делают. Вроде туда надо было. Прибежит, там его обложат матюгами, он в другую сторону ломанется, уверенный, что в другом месте он нужнее, – до следующей обкладки.

Такая суета со временем обычно перерастает в панику. И я, повидавший на своем веку немало прелюдий к битвам, понимал: еще немного, и народ, ошалевший от неопределенности, может натворить бед. Или массово со стен ринется в бега, или начнет бунт против плохих командиров, которые обрекли их на смерть. Что, впрочем, отчасти не лишено здравого смысла. Люди всегда чувствуют слабину, и если воевода сам в смятении, то какой смысл подчиняться распоряжениям командира, который толком не знает, что предпринять.

А Алексий, окруженный дружинниками, был именно в смятении. Замер, смотря вдаль, но вряд ли что видел. Взгляд остановившийся, лицо бледное, как у мертвеца, кулаки сжаты. Шок. Ступор. Не ожидал такого. Однако оно случилось…

Я мельком оценил то, что открылось со стены, и тихонько присвистнул.

Похоже, Киев был взят печенегами в кольцо. В полукилометре от городских стен сновало множество людей, как конных, так и пеших. Двигались слаженно, явно готовясь к серьезному штурму. Никто не стрелял в сторону города «от балды»: знать, экономили стрелы для решающего удара. Со стороны осаждающих слышался знакомый перестук деревянных молотков: степняки сколачивали длинные лестницы. Как это будет выглядеть, уже понятно – лучники начнут непрерывный обстрел, и под их прикрытием пехота пойдет на штурм. Перебросят деревянные щиты через неширокий ров, а после со всех сторон приставят к стенам Киева множество лестниц – и начнется… Количество людей вполне позволяло провести такую атаку, которая сто процентов окажется успешной. Дружинников в доспехах среди защитников города было немного, в основном по стенам сновало бездоспешное ополчение, готовя корзины со стрелами, кипятя смолу в котлах, складывая возле тына связки длинных палок с рогульками на конце, чтобы отталкивать ими лестницы. Поможет ли это все во время массированной атаки такого количества вражьей силы? Сомневаюсь…

Илья поднес ладонь к глазам, чтобы защитить их от лучей яркого солнца, прищурился.

– Знамена улуса Володаря. Он же вроде крестился и поклялся князю Владимиру в верности.

Алексий Попович медленно повернул голову, посмотрел на Илью пустым взглядом и даже не удивился, с чего это пленник, надежно запечатанный в подвале, вдруг оказался на стене и при оружии. Дружинники, схватившись было за мечи, попытались соорудить что-то типа футбольной стенки, отгородив Муромца от воеводы, но тот устало махнул рукой – и воины расступились.

– Ага, поклялся, – равнодушно произнес Попович. – Да как только прослышал, что князь, взяв с собою половину дружины, в Переяславец отбыл, тут же забыл и о крещении, и о клятвах. А сейчас у него еще и повод есть. Как-то узнал он, что у нас Варяг в плену, и пришел его выручать. Ладно б одного Варяга требовал. Но к нему в придачу за обиду своего народа хочет тысячу княжьих сребреников. А их во всем Киеве – хорошо, если пара сотен наберется.

– Неужто о вире думал? – усмехнулся Илья.

– Прикидывал, – пожал плечами Попович. – Но ясно же: вира покажет, что мы слабы. И деньги потеряем, и от штурма не спасемся.

– Верно мыслишь, – кивнул Муромец.

Алексий вздохнул.

– Ты прости, дядька Илья, речи мои пьяные, неразумные. Залил глаза, возомнил себя великим воеводою, тебя и пришлого богатыря оскорбил незаслуженно. Ежели хочешь мести, прям тут сруби мою дурную башку, от которой проку, как от гнилой репы – одна лишь тухлая вонь да омерзение людям.

Илья насмешливо посмотрел на воеводу, который опустил голову, словно в ожидании удара мечом.

– Обезглавливать тебя не за что, а по затылку б треснуть не мешало, чтобы мозги на место встали, – сказал Муромец. – Но и это нельзя. Ты воевода, князем над Киевом поставленный, так что не стану я ронять твою честь перед народом. Уже хорошо, что осознал ты свой промах, остальное в сегодняшней битве забудется. Которая, вижу, станет для всех нас последней.

Попович посмотрел в глаза Илье, перевел взгляд на меня.

– Никогда такого позора не повторю. Ежели что, готов на крови в том поклясться.