С точки зрения моего ножа, я сейчас совершал предательство. Но по-другому я не мог. Делая добро кому-то, для кого-то другого ты совершаешь зло. Редко бывает по-другому.

Несмотря на боль, моя кисть осталась цела, и рана в ладони, как всегда, затянулась мгновенно. Сейчас я держал в руке свой нож с клинком цвета космоса. При этом сходство усиливалось тем, что на гладкой поверхности клинка мерцали отчетливо видимые звезды.

– В этом ноже заключены ками моего друга Виктора Савельева и его дочери, которых я убил, – сказал я. – Мне нужно, чтобы ты извлек их оттуда и тоже вернул к жизни.

Брови Захарова, поднятые кверху от удивления, медленно вернулись на прежнее место. Академик смотрел на мою «Бритву» и думал. Несколько секунд в лаборатории висела полная тишина, после чего Захаров задумчиво произнес:

– Ну ты же понимаешь – для того, чтобы попытаться извлечь из твоего ножа души убитых им людей, мне придется его физически уничтожить. И при этом я не гарантирую стопроцентного результата. Я современный ученый, а не средневековый алхимик, и не верю в суеверия типа переселения душ куда-либо.

– Однако, несмотря на это, ты готов попробовать, – сказал я.

– Конечно, – пожал плечами Захаров. – Ведь я ученый, который никогда не делал ничего подобного. Думаю, никто не делал, потому я готов рискнуть двумя матрицами ради такого эксперимента.

– Насчет «не делал» ты ошибаешься, – сказал я. – Но это не суть. Главное, что ты готов попробовать, и, объективно говоря, ты единственный, у кого это может получиться.

– Ладно, ктулху с тобой, уговорил, – махнул рукой академик. – Пусть будет девять матриц. Однако для того, чтобы я мог начать работать с «Бритвой», мне нужна «Бритва».

– Это я понимаю, – кивнул я.

Захаров задумчиво смотрел на черный клинок, внутри которого, казалось, была заключена целая вселенная – настолько фантастическая, нереальная мощь от него исходила. Я бы сказал, что «Бритва» была взволнована и потому источала вполне осязаемые волны инфернальной, потусторонней силы, от которой сейчас было не по себе и мне, и Захарову. Сейчас в моей голове звучали слова Копии, произнесенные в далеком прошлом:

«„Бритву“ можно продать. Или подарить. Или, в крайнем случае, снять со случайно найденного тела, убитого не тобой. Тогда от нее новому хозяину будет одно сплошное уважение и подспорье. А вот отнять никак нельзя. Потому что „Бритва“ отомстит…»

А еще мне отчетливо, словно это было вчера, вспомнился огромный бандит по прозвищу Халк, из которого «Бритва» в одно мгновение выкачала всю воду, превратив его в высушенную мумию. И все потому, что он попытался отнять у меня мой нож. Конечно, Захаров знал об этом свойстве «Бритвы», и ему совершенно неинтересно было отправляться на тот свет, даже если ради этого придется нарушить Закон Долга.

Но я и не собирался убивать академика столь изощренным способом. Просто мне нужно было решиться, собраться с духом, ибо далеко не каждый день я становлюсь перед выбором – убить одного друга ради того, чтобы оживить другого…

Горло пересохло от волнения, но я все-таки сделал над собой волевое усилие и произнес:

– Дарю «Бритву» академику Захарову.

И, перевернув нож, протянул его рукоятью вперед. При этом мой мизинец коснулся клинка, и мне показалось, что я дотронулся до айсберга – настолько он был холодным, неприветливым, чужим… Неудивительно. Теперь это был уже не мой нож, и его следовало как можно быстрее отдать новому хозяину, чтобы не повторить судьбу Халка.

Захаров протянул руку, взял «Бритву», поднес поближе к глазам, чтобы получше рассмотреть.

– Вот уж не думал, что подобное случится, – произнес он. – Как мне кажется, в нем хранятся не только ками Японца и его дочери, верно?

На этот вопрос мне не хотелось отвечать. Я понимал, чем рискую, отдавая свой нож Захарову. Но как я по-другому мог сдержать слово, данное самому себе?