Чтобы уравновесить наши жизни в бурных водах хаоса, мы тайно договариваемся заякорить их в метафизических и институциональных «истинах» — Боге, Морали, Естественных Законах, Стране, Семье — что наделят нас чувством официальности, авторизованности, подлинности и безопасности пребывания в своих постелях.

(3) ОТВЛЕЧЕНИЕ. Для чтобы наши умы не отражали ужасы бытия, мы отвлекаем их миром пустяков и знаменательного мусора. Это наиболее работоспобный метод заговора, он используется постоянно и требует только, чтобы люди неотрывно следили за мячом — или своими телевизорами, внешней политикой правительства, научными проектами, карьерой, местом в обществе или вселенной, и т. д.

(4) СУБЛИМАЦИЯ. С тем, чтобы нейтрализовать парализующий ужас перед тем, что может случиться с самыми прочными телами и умами, мы сублимируем наши страхи, выставляя их на показ. В понимании Цапффе, сублимация, это наиболее редкий тип заговора против человеческой расы. Используя коварство и мастерство, мыслители и различного сорта художники перерабатывают наиболее деморализующие и нервирующие аспекты нашей повседневности в виде произведений, в которых самые трагические судьбы представлены в стилизованном и отстраненном виде, подходящем для развлечения. В многословных изложениях эти мыслители и различного сорта художники фабрикуют продукты, обеспечивающие нам спасение от страданий с помощью фиктивного имитационного моделирования, например, трагической драмы или философского выбирания вшей. Цапффе использует «Последнего Мессию» для демонстрации того, как литературно-философская композиция не способна обеспокоить своего создателя или кого-либо серьезностью настоящих кошмаров, и лишь обеспечивает бледное представление об этих кошмарах, как, например, плач короля Лира о своей мертвой дочери Корделии не способен пронзить аудиторию подлинностью страданий.

Тщательно соблюдая вышеупомянутую тактику уклонения, мы можем удержаться от слишком пристального рассмотрения ужасных бедствий, которые могут постигнуть нас. Подобные действия должны выполняться бессознательно, ибо если мы станем задумываться о них, то магия заговора потеряет свою силу. Как правило, теории заговоров редко привлекают любопытство «здравомыслящих» индивидов и воспринимаются таковыми с недоверием и отрицанием, если вдруг такое случается. Таким образом наилучшим решением является иммунизировать свое сознание от любых пугающих и тревожащих мыслей, чтобы, раз установив пелену заговора, мы смогли бы продолжать выживать и размножаться как парадоксальные существа — самодвижущиеся и говорящие сами по себе марионетки. Если вам плохо, то оставьте ваши пугающие и тревожащие мысли при себе. Слушайте внимательно: «Никто из нас не хочет знать о том, какие тревоги мы храним внутри. Подавите свой порыв отправиться разносить слухи о вашей боли и кошмарах по улицам города. Похороните в себе свой страх, так чтобы от него не осталось и следа. И смотрите, исполните все без ошибки, иначе нам придется отправиться дальше без вас.»

В своей докторской диссертации 1910 года, изданной на английском под названием «Убеждение и риторика» (2004), двадцатиоднолетний Карло Микельштедтер отметил тактики, которые мы используем для фальсификации человеческого существования, меняя то, кто мы есть или кем могли бы быть, на составление благовидного представления о себе. Подобно Пиноккио, Микельштедтер хотел быть «настоящим мальчиком», а не продуктом марионеточного мастера, который, в свою очередь, не сделал себя сам, а был создан мутациями, которые, как выводит на основе эволюционной теории Цапффе, «следует считать слепыми», цепочкой событий, непрерывно структурирующих и реструктурируют все, что существует в мастерской мира. По мнению Микельштедтера, все в этом мире является марионетками и ничем иным. А марионетка есть лишь игрушка, вещь из деталей, собранных для симулирования подлинного существа. Сама по себе марионетка не представляет собой ничего. Марионетка не является ни цельностью, ни индивидуальностью, но существует только в соотношении с другими игрушками, некоторые из которых — человеческие игрушки, поддерживают друг в друге представление о взаимной реальности. Подавляя в себе мысли о страданиях и смерти, они играют живых парадоксов — обманщиков, вынужденных скрывать от самих себя вопиющие безрадостные стороны своей жизни, если они хотят продолжать жить. В «Убеждении и риторике» Микельштедтер отмечается суть парадокса нашего отделения от самих себя: «человек знает» по какой причине всегда состоит из пары: своей жизни и своего знания.

Биографы и критики Микельштедтера полагают, что именно отчаяние по поводу невозможности для человека избавиться от марионеточных нитей, к несчастью совпавшее со случайными переживаниями, привело к тому, что он застрелился в день окончания работы над своей диссертации. Микельштедтер не мог принять очевиднейший факт человеческой жизни: никто из нас не контролирует то, кем является — истину, которая искореняет все надежды на то, что мы сможем безвозбранно обладать собой («быть убежденными»), без подчинения жизни, которая обрамляет нас в рамки своей нереальности («в риторики», как своеобразно назвал это Микельштедтер). Мы определены нашими ограничениями; без них мы не можем являться полноценными функционалами в большом спектакле сознательного существования. Чем далее мы продвигаемся к видению нашего вида без ограничений сознания, тем дальше мы отходим от того, что делает нас людьми в сообщества людей. По мнению Цапффе, ничем не ограниченное сознание способно предупредить нас о нашей лживости по отношению к самим себе, и погрузить в страдания Пиноккио. Демаркации индивида как существа, без посягательства на граничные линии, формируют его личность и сохраняют иллюзию того, что он является чем-то особенным, а не уродливым продуктом слепых мутаций. Преодоление иллюзий и производящих их действий — абсолютный контроль над тем, что мы есть, а не тем, кем нам нужно являться для того, чтобы мы могли выживать среди ужасающих фактов жизни и смерти — отвяжет нас от причалов самоограничения наших личностей. Урок: «Любите ваши ограничения, потому что без них никто перестанет быть кем-то».

Второе из основных определений Цапффе — о том, что наш вид должен перестать воспроизводить себя — немедленно приводит на ум череду персонажей из истории теологии, зовущихся гностиками. Гностическая секта катаров во Франции XII века была настолько упорна в своей идее о том, что мир есть место зла, порожденного злым божеством, что ее члены видели только два выхода: воздержание или содомия. (Подобная секса в Болгарии, богомилы, стала этимологическим истоком термина «buggery (англ. содомия)», происходящего из их практики эротической разрядки.) Примерно в то же время католическая церковь обязала своих священнослужителей к обету воздержания, что, впрочем, не останавливало тех от нередко оживленных сексуальных отношений. Цель этой доктрины (по легенде обязательной для тех, кто странствовал туда и сюда за Святым Граалем) заключалась в достижении благодати, а вовсе не в просветленном управлении репродуктивными затычками и горлышками. За этим исключением Церковь никогда не советовала своим последователям подражать своему аскетическому основателю, но прозорливо приветствовала размножение настолько обильное, насколько возможно. На иной от гностицизма и католицизма теологической орбите располагался немецкий философ девятнадцатого века Филипп Майнлендер (урож. Филипп Бац), так же предлагавший нон-коитальное существование в виде вернейшего пути избавления от греха пребывания прихожанином этого мира. Наше исчезновение, как следовало, не станет результатом неестественного целомудрия, но естественным феноменом, как только мы эволюционируем настолько, что начнем воспринимать свое существование как безнадежно бессмысленное и неудовлетворительное, и далее перестанем подвергаться побуждениям к воспроизводству. Как ни странно, но этой эволюции к отвращению к жизни будет способствовать растущее среди нас счастье. Это счастье может быть ускорено путем следования евангелистским принципам Майнлендера, направленных на достижение таких вещей, как всеобщая справедливость и милосердие. По мнению Майнлендера, только получив и отведав все какие только возможно в жизни блага, мы сможем понять, что ни одно из них не хорошо настолько, как небытие. В то время как средний пессимист удовлетворился бы обычной аннигиляцией человеческой жизни, предельной стадией в рассуждении Майнлендера было вызревание «Воли к смерти», содержащейся, по его логике, во всей вселенской материи.

Майнлендер зафиксировал свой мозговой штурм, наряду с другими опорными теориями, в трактате, название которого было переведено на английский как «Философия искупления» (1876). Неудивительно, что данная работа совершенно не воспламенила философский мир. Возможно, автор смог бы добиться большей известности, если бы, подобно австрийскому философу Отто Вейнингеру в его печально известном исследовании, переведенном как «Секс и характер» (1903), посвятил себя захватывающим размышлениям о проблемах мужского и женского, а не об искупительном исчезновении всех, независимо от пола.^{4}

Как человек с особым планом по поводу человеческой расы, Майнлендер не отличался скромностью мышлением. «Мы не являемся обычным человеком», — писал он однажды от третьего лица в стиле царственных особ, — «и должны дорого заплатить за право пиршества за одним столом с богами». В довершение всего в его семье царили самоубийственные наклонности. В тот день, когда была опубликована «Философия искупления», Майнлендер убил себя, возможно в приступе мании величия, а может быть поддавшись давней склонности к привлекательности исчезновения, назвав самую эзотерическую причину — «Деицид — Богоубийство».

Майнлендер полагал, что Воля-к-смерти, которая, по его пониманию, руководит человечеством, была духовно привита Богом, который в начале времен спланировал и осуществил Собственное упокоение. Существование, по всей видимости, ужасало Бога. К сожалению, Бог был невосприимчив к эрозии времени. И потому Его единственным способом освободиться от Себя была божественная форма самоубийства.

Покуда Бог существовал как единая сущность вне пространства-времени и материи, Его план самоубийства не мог сработать. Стремясь аннигилировать Свое Единство и получить возможность перехода в небытие, Он расщепил Себя — на манер Большого Взрыва — на сущие во времени фрагменты Вселенной, иначе говоря на те объекты и организмы, которые принялись аккумулироваться тут и там в течении миллиардов лет. По философии Майнлендера: «Бог знал, что сможет перейти от состояния сверхреальности к небытию только через развитие многообразного мира реальности». Используя эту стратегию, Он исключил Себя из бытия. «Бог мертв, — писал Майнлендер, — и Его смерть теперь есть жизнь мира». Как только великая индивидуация мира была начата, импульс самоуничтожения его Создателя будет продолжатся до тех, пока все не станет исчерпанным в своем собственном существовании, что в случае людей означает, что чем быстрее они поймут, что счастье не способно быть настолько хорошо, как они полагают, тем счастливее они должны будут умереть.

Итак: «Воля к жизни», которая по утверждению Шопенгауэра, активизирует мир к мучениям, была пересмотрена его учеником Майнлендером не только как свидетельство врожденного страдания живых существ, но так же и как тайная теория всеобщего стремления к тому, чтобы сжечь себя как можно стремительней в огне становления. В свете этой теории прогресс человечества является проявлением иронического симптома, согласно которому наше нисхождение в вымирание проистекает как нельзя благоприятней, ибо, чем сильнее наши обстоятельства меняются к лучшему, тем ближе они продвигаются к назначенному финалу. Что касается тех, кто совершил самоубийство, как-то Майнлендер, такие лишь отправили Божий план по уничтожению Его Творения. Само собой, что те, кто заместил себя потомством, стали бесполезны: «Смерть переходит в абсолютное ничто; это есть совершенное уничтожение каждого индивида в его сути и бытии, предполагая, что ни один ребенок не будет зачат или родится от него; ибо иначе индивидуум будет жить в нем». Аргументация Майнтлендера по поводу того, что, в конечном счете, небытие превосходит бытие, было собрана из его неортодоксальной интерпретации христианских доктрин и его понимания буддизма.

Как известно обладающему сознанием обычному смертному, христианство и буддизм основаны на призыве оставить этот мир, при этом место назначения этого оставления или неизвестно, или невозможно для постижения. В случае Майнтлендера это место назначения просто не существовало. Согласно его прогнозу, в один прекрасный день наша воля к выживанию в этой или любой другой жизни, по примеру нашего Творца, будет повсеместно подавлена осознанной волей умереть и остаться мертвым. С позиции философии Майнтлендера, «Последний Мессия» Цапффе не является хмурым мыслителем, а венчающей силой пост-божественной эры.

Вместо того, чтобы сопротивляться своему концу, выводит Майнтлендер, мы увидим, что «знание о бесполезности жизнь есть цветок всей человеческой мудрости». В другом месте философ заявляет: «Жизнь — это ад, а сладкая ночь абсолютной смерти — это уничтожение этого ада».

Насколько уклоняющимся от рациональности может показаться космический сценарии Майндлендера, тем не менее он вполне способен устроить паузу всем, кто стремится осмыслить вселенную. Подумайте о следующем: Если подобное Бога существует или когда-либо существовало, есть ли что-нибудь, чтобы Он не смог сотворить или разрушить? Почему бы Богу не пожелать покончить с Собой, если вдруг, вопреки нашему пониманию, страдание составляет сущность Его бытия? Что помешает Ему породить вселенную, которая станет одним великим спектаклем марионеток, которые будут с хрустом ломаться и рассыпаться до тех пор, пока не будет установлено абсолютное ничто? Как не может Он не видеть преимуществ небытия, если это так очевидно Его миньонам? Представленный сценарий может повествовать и другую историю. Но это совсем не означает, что ее рассказчик достоверен и надежен. И то, что Он сказал, что все хорошо, вовсе не значит, что он имел в виду то, что Он сказал. Возможно, что Он просто не хотел оставить плохое впечатление, открыв нам, что избавил Себя участия в церемониях до того, как церемонии начались. В Единственном и Бессмертном, ничто не нуждалось в Нем. По Майндлендеру, Он самоисторгся во вселенную, воплотив свой проект самоуничтожения, скормив пережеванную пищу Своего ужаса, так сказать, изо рта в рот Собственному творению.

Как бы там ни было, базис философии Майнтлендера ничем не эксцентричней любого религиозного или светского идеала, утверждающего ценность человеческой жизни. И тот и другой объективно ни на чем не основаны, и иррациональны. Майндлендер был пессимистом, и, как и любой оптимист, ему нужно было что-то, чтобы поддержало его внутреннее убеждение о том, что такое быть живым. До сих пор никто еще не привел веских оснований тому, почему человеческая раса должна продолжить или прекратить свое существование, хотя некоторые считают, что такие причины у них есть. Майндлендер был уверен, что обладает ответом по поводу бесполезности и боли существования, до сих пор не подвергнутых безапелляционному опровержению. Онтологически идеи Майндлендера были бредом; метафорически он очень хорошо объяснил человеческий опыт; практически это может со временем оказаться совместимым с идеей Творения как структуры хрустящих и ломающихся костей, настойчиво выедаемых изнутри измученным мозгом.

Майндлендер дал новое лицо старой идее, согласно которой искупление можно найти в экуменическом небытии. Для некоторых это заветная мечта, подобная мирной загробной жизни или прогрессу совершенствования этой жизни. Потребность в таких идеях возникает из ощущения того, что существование не имеет в себе каких-либо искупительных качеств. Будь это не так, никто бы не нуждался в заветных мечтах, подобных экуменическому небытию, мирной загробной жизни, или прогрессу совершенствования этой жизни.^{5}

Среди неприятных проблем человеческого существования стоит отметить растерянность и страдание по поводу отсутствия смысла в отношении того, кто мы есть, что мы делаем, и сути устройства вещей во вселенной. Если кто-то сомневается в том, что наличие смысла является императивом конформности нашего существования, то стоит обратить внимание на поразительное количество книг и терапий для рынка людей, страдающих дефицитом осмысленности, корректируемым либо в локализированном и ограниченном варианте («Я доволен тем, что в моей жизни есть смысл, потому что я получил 5 на последнем экзамене»), либо в более макроскопической версии («Я доволен тем, что в моей жизни есть смысл, потому что Бог любит меня»). Некоторых из такого числа составляют читатели «Силы позитивного мышления» Нормана Винсента Пила (1952), уже не чувствующие себя неудовлетворенными тем, кто они есть, что они делают, и отсутствием представления об устройстве вещей во вселенной. Были проданы миллионы копий книг Пила и его имитаций; такие книги не покупаются читателями удовлетворенными числом и интенсивностями смыслов в своей жизни, и таким образом удачно расположившимися на лестнице «субъективного благополучия», выражаясь наречием позитивной психологии, движения, зародившегося в начале двадцать первого века в сопровождении потока книг о том, как практически любой и каждый может начать вести счастливую и осмысленную жизнь.^{6}

Мартин Селигман, архитектор позитивной психологии, определил свое детище как «наука о том почему стоит жить», обобщив принципы в книге «Подлинное счастье: Как получать удовольствие от жизни каждый день (2002)».

Конечно, нет ничего нового в людях, ищущих счастья и смысла по книгам. Исключая сакральные тексты, быть может наиболее успешной инструкцией самопомощи всех времен стала книга Эмиля Куэ «Школа самообладания путём сознательного (преднамеренного) самовнушения» (1922). Куэ был сторонником самогипноза и нет никаких сомнений в том, что у него было искреннее филантропическое желание помочь другим вести более благоприятную жизнь. В своих лекционных турах он был отмечен знаменитостями и сановниками по всему миру. Толпы народа собрались на его похороны в 1926.