Они целый день загорали на берегу, кожа Гейл покраснела, но загар был не таким темным, как у Спринджера, однако и этого было достаточно, чтобы получить ожог. Как и ее приятель, Гейл предпочитала, чтобы морская вода высыхала на теле, оставляя блестящие следы соли. Такой способ очищал кожу, открывая поры, делал ее мягкой и бархатистой, и она чувствовала, как молодеет.

Гейл было тридцать шесть лет — расцвет жизни, — она хорошо выглядела: развевающиеся пышные волосы, упругие маленькие груди (как она считала, под размер мужской руки), она ходила без лифчика задолго до того, как это стало модным. Гейл ощущала свое явное преимущество даже перед какой-нибудь голливудской звездой, вроде Джейн Менсфилд, считая свой бюст более привлекательным и прекрасно слепленным. Один любовник сказал ей как-то, что получает особое наслаждение от прикосновения к ее груди, и она навсегда это запомнила.

Когда была подростком, она обнаружила у себя еще одно физическое достоинство: от пупка спускалась еле заметная линия к лобку, покрытому светлыми волосками, великолепная эротическая стрелка, указывающая на то, что находится ниже. В середине шестидесятых она носила короткие маечки и спущенные до бедер джинсы или мини-юбки, оголив заветное местечко, и ловила возбужденные взгляды подростков, зачарованных выставленным напоказ пупком.

Мальчишки и девчонки ее возраста, по сути уже молодые мужчины и женщины, увлеклись сексом и даже не заметили, как расстались с детством. Парни втемяшили себе в голову, что главное в их жизни — секс в любых его проявлениях.

Гейл рано узнала, какую энергию им дает прикосновение к ее телу, даже легкое касание ее груди, а какой звериный аппетит возбуждала линия от пупка к пленительному местечку ниже.

Гейл и сама возбуждалась, ощущая прилив их желаний. И сейчас она отлично понимала, какие чувства возбуждает у Спринджера, разве не поведет он себя так же, как остальные, когда дотронется до ее живота и его пальцы побегут вниз?

В общем, меняются обстоятельства, но все идет своим чередом. Она производит впечатление на мужчин, хотя на животе стали появляться едва заметные складки, когда она садилась в шезлонг, и Гейл стала немного сутулиться при ходьбе.

И завтра к полудню у нее будет потухший взгляд от выпитого рома, она будет повторять перед каждой фразой прилипчивое: «Но вы знаете, что…» Она станет неловко жестикулировать, не сумев подобрать нужные слова, в надежде, что ее собеседник и так понимает. А потом, после часа или дольше такого идиотского поведения, она скажет, что хочет спать, пойдет к себе — и будет трахаться с дремотными перерывами. Само по себе это неплохо, и ее мало интересуют те, кто этим не довольствуется.

Если же она и оставалась одна так долго, так это только из-за старого друга, Гарри Паркера, он-то хорошо ее знал и понимал, как никто другой. Разве может с ним сравниться этот тощий молодой парень, Спринджер, который у нее был единственным сексуальным партнером после Паркера. Она всегда использовала мужчин по их прямому назначению, увлеченная процессом траханья.

День был в разгаре, на пляже было много людей, но Гейл никого не замечала. Ее волновало только присутствие Спринджера, алкоголь и сильное солнце кружили ей голову. Она лежала на горячем песке, лениво пересыпая его через пальцы.

Ей хотелось сейчас же переспать со Спринджером, но алкоголь и солнце расслабили ее. Двигаться не было желания, тем более куда-то идти.

Спринджер ничего не говорил и вообще едва ли ее слушал. Не похоже было, что он понимает ее слова, черт возьми. Он только поглядывал на Гейл своими темно-карими глазами. Гейл болтала обо всякой чепухе, которая его совершенно не интересовала. Она рассказывала о Нью-Йорке, где он не бывал, о рыбалке, чем он не увлекался. Гейл заговорила о сексе, тогда Спринджер заметил, что еще слишком молод, и ему надо многому учиться.

— Многому учиться! — передразнила его Гейл.

Она чувствовала, что он играет с ней. И она даже не знала, откуда он появился. Ей удалось только вытянуть из него, что какое-то время он жил в Чейзапик-бэй.

Спринджер по-прежнему нарочито и безразлично посматривал на нее и выпивал. Так она болтала, а он изредка прохаживался по берегу, затем они снова пили и загорали.

В четыре часа оба пошли искупаться. Она видела, как он смело заплывает все дальше в океан, борясь с волнами. Кто бы он ни был, он отлично плавал. Тощий, но очень сильный. Гейл, восхищаясь, наблюдала за ним. Когда Спринджер вышел на берег, она подала ему свое полотенце, и они решили возвращаться в ее домик. Спринджер ни о чем не спрашивал, он знал заранее, что она скажет и как поведет себя. В конце концов, и ее это устраивало.

Ее домик стоял в дюнах. Гравийная дорожка вела к овальной площадке, куда выходили окна жилой комнаты и кухни, так что Гейл могла прямо из своей комнаты любоваться океаном. Дом, сбитый из сосновых досок, возвышался на цементных тумбах, железные сваи уходили глубоко в песок. В стороне от дома находилась деревянная беседка, где Гейл могла отдыхать в тени, обдуваемая морским ветром.

В первые годы Гейл часто использовала эту беседку, устраивая ужины на свежем воздухе при свете керосиновой лампы, привлекавшей москитов с побережья. Так было сразу после ограбления, когда она пыталась начать новую жизнь. В то время она угощала друзей изысканными винами, а сама довольствовалась тоником или соками. Но отказ от алкоголя давался ей с большим трудом, даже когда Гарри Паркер был здесь и пил с ней только тоник.

У нее был восхитительный дом на очаровательном побережье, на расстоянии пешей прогулки жили ее друзья из Нью-Йорка, с которыми можно было повеселиться.

Теперь их не было, и все для нее изменилось. Как она сказала Паркеру, «отовсюду смердило». Ей нужно было напиться, и она стала пить снова, кричала, скандалила и в конце концов потеряла своих новых друзей, оставшись с одним Гарри, но и он вскоре перестал сюда приезжать.