– Да это случайность, от такого никто не застрахован, – вздохнула бывшая санитарка и тоскливо посмотрела в окно. – Действительно жуткое несчастье, такое невозможно предусмотреть.

– И почему же это невозможно? – спросила Линд.

Старушка сложила руки на клеёнке перед собой и некоторое время разглядывала ногти на них, а потом нехотя принялась рассказывать:

– Раз в неделю, накануне дня их купания, мы должны были включать водяные котлы в подвале, чтобы вода успела прогреться. Но в тот день сломался термостат, вот всё и пошло наперекосяк.

Опустив глаза, она стала рассматривать полосочки на узоре клеёнки.

– Девочка уже сидела в ванне, когда включили душ с кипятком. Она так закричала, что по всему зданию было слышно. – Эскильсен закрыла глаза и так и не открывала их, пока рассказывала эту историю. – Это ведь я воду включила, – с отчаянием в голосе прошептала она, – и мне никогда не забыть её крик. Я ночами просыпаюсь, потому что слышу его в своих снах. Пока мы спохватились, у неё уже кожа сошла с лица и по плечу, а потом уже нам не разрешили к ней прикасаться. Вот она так и лежала на дне ванны, вся ярко-розовая, и всё кричала и кричала, пока не пришёл главврач и не сделал ей укол.

Камилла отложила карандаш в сторону. Она забыла записывать – просто сидела и потрясённо слушала.

– Мы всех остальных увели из помывочной, незачем им было смотреть на этот ужас, – продолжила Агнета после небольшой паузы. – А так-то они уже приготовились, стояли нагишом в длинной очереди.

Наступила тишина. У обеих собеседниц перед глазами стояла эта картина.

– Потом настало тяжёлое время, – призналась пожилая женщина. – В те дни никто не проводил разбирательств, когда случались подобные вещи. Поначалу я пыталась забыть, но теперь я уже давно смирилась с тем, что остаток жизни мне придётся провести, постоянно представляя себе эту ужасную рану, изуродовавшую ей лицо, – произнесла она тихим голосом. – Я там оставалась только месяц ещё, а потом уволилась, и с тех пор никогда не работала по своей медицинской специальности.

– Значит, вы не знаете, как потом сложилась жизнь сестрёнок? – спросила Линд, помолчав немного и взяв в руку карандаш.

Агнета Эскильсен покачала головой.

– Понятия не имею, – ответила она. – Но вы, наверное, можете себе представить, сколько всего на меня нахлынуло, когда я вдруг увидела её фотографию в газете.

Камилла сочувственно кивнула.

– В последний раз я видела Лисеметте, когда её тельце достали из ванны, – добавила старушка. – Мне даже не разрешили навестить её в лечебной палате, а я-то им обеим купила шоколада.

Снова настала тишина, но на этот раз она была исполнена такой печали, что журналистка почувствовала, что не может больше мучить эту женщину. Пора было уходить.

– Я стараюсь не вспоминать об Элиселунде, – сказала Эскильсен, когда они вышли во двор и Камилла уже забросила сумку в автомобиль. – Господин Нёрсков, заведовавший тогда интернатом, через несколько лет вышел на пенсию, и мне не стыдно признаться, что цветов на его прощальный вечер я не посылала. Он со мной безобразно обошёлся, хотя это истопник недоглядел за котлом, а ведь это входило в его обязанности. – Она замолчала, задумавшись, и не сразу заговорила снова: – Последнее время существования интерната им заведовала Парков, но с ней я никогда не встречалась. Единственное, что я с уверенностью могу утверждать о двойняшках, – это что, если от них это зависело, они никогда бы не расстались.

Именно эти слова крутились в голове у Линд, когда она ехала назад, в Роскилле. Если обе сестры были живы на момент, когда были выписаны свидетельства об их смерти, то они находились в одном и том же месте, и если Метте всё ещё была жива, когда её сестра на прошлой неделе упала с обрыва и разбилась, то где же она теперь? И как она обходится без сестрички?

Камилле пришло в голову так много разных вопросов, что её мысли стали мешаться и ей никак не удавалось упорядочить их. Она съехала на обочину, достала из сумки айфон и включила диктофон, чтобы надиктовать себе список того, что нужно будет выяснить, когда она приедет домой. Тут Линд сообразила, что с тех пор, как она села за накрытый полосатой клеёнкой стол Агнеты Эскильсен, она ни разу не вспомнила ни о Фредерике, ни о свадебных планах.