Лицо Эмили вспыхнуло от стыда.

– Это никак не связано с…

– Мне абсолютно плевать, что ты думаешь о том, с чем это связано или не связано. – Он сорвал кольцо с банки и бросил его в раковину. – Ты можешь развернуться, снять это омерзительное платье и оставаться в своей комнате, пока я не скажу тебе выходить.

– Да, сэр. – Она открыла шкаф, чтобы взять печенье для бабушки. Пальцы Эмили едва коснулись оранжево-белой упаковки «Берджерс», когда рука отца схватила ее запястье. Ее мозг сосредоточился не на боли, а на воспоминании о синяке в форме наручников на хрупком запястье ее бабушки.

Ты вырвешься. Ты пойдешь в колледж. Ты встретишь мальчика, который будет тебя любить.

– Папа, я…

Он сжал сильнее, и от боли у нее перехватило дыхание. Эмили уже стояла на коленях, крепко зажмурив глаза, когда вонючее дыхание отца ударило ей в ноздри.

– Что я тебе сказал?

– Ты… – она ахнула, когда кости у нее в запястье затрещали. – Извини, я…

– Что я тебе сказал?

– И-идти в свою комнату.

Его хватка ослабла. Облегчение было таким, что новый вздох родился где-то в самой глубине живота Эмили. Она поднялась. Закрыла дверцу шкафа. Вышла из кухни. Вернулась в коридор. Поставила ногу на нижнюю ступеньку, прямо на самое скрипучее место, но потом опустила ее обратно на пол.

Эмили обернулась.

Ее туфли все еще стояли у входной двери, вместе с сумочкой. Они были одного оттенка бирюзового, идеально подходившего к ее атласному платью. Но платье было слишком тесное, колготки не налезали, а ступни совсем опухли, так что она проигнорировала туфли и схватила только сумочку, прежде чем выйти за дверь.

Нежный весенний бриз ласкал ее обнаженные плечи, пока она шла по лужайке. Трава щекотала ей ноги. Она чувствовала резкий запах соли от океана вдалеке. Атлантика была слишком холодной для туристов, которые летом стекались на променад. Сейчас Лонгбилл-Бич принадлежал местным, которые никогда в жизни не встали бы в длиннющую очередь к «Трэшер» за ведерком картошки фри и не стали бы пораженно наблюдать, как машина растягивает разноцветную карамель в витрине кондитерской.

Летом.

Всего несколько месяцев назад.

Клэй, и Нардо, и Рики, и Блейк собирались сдавать выпускные экзамены, собирались вступить во взрослую жизнь, собирались уехать из этого душного, убогого прибрежного городка. Вспомнят ли они когда-нибудь об Эмили? Вспоминают ли они о ней хотя бы сейчас? Может быть, с жалостью. Может быть, с облегчением, что наконец-то вычистили гниль из своего кровосмесительного кружка.

Ее статус изгоя теперь казался не таким болезненным, как вначале. Эмили наконец смирилась с тем, что перестала быть частью их жизни. Вопреки тому, что сказала бабушка, Эмили никуда не вырвется. Она не пойдет в колледж. Она не встретит мальчика, который будет ее любить. Она будет визжать в свисток спасателя на бегающую по пляжу несносную мелюзгу или раздавать бесконечные бесплатные пробники за стойкой «Солти Питс Софт Серв».

Ее босые ступни шлепали по теплому асфальту, когда она заворачивала за угол. Она хотела оглянуться на дом, но удержалась от этого драматического жеста. Вместо этого она представила, как ее мать шагает взад-вперед по своему кабинету с прижатым к уху телефоном и разрабатывает стратегию. Ее отец допивает очередную банку пива, а потом мысленно сравнивает расстояние до пива в холодильнике с расстоянием до виски в библиотеке. Ее бабушка заканчивает вязать крошечный свитер, гадая, для кого она вообще могла его начать.