— Это неправда, — горячится защитник пьянства. — Слышите, татарин?! Ложь! Слышите? Если человек уже свалился — его уже не могут обокрасть!

— Что такой — не могут? Он гаво’рть — не могут. Почему, которы падлец вор, так он возмет да обокрал, да?

— Как же его обокрадут, татарский ты чудак, ежели когда он сваливается — так уже, значит, все пропито.

— Се равно. Вазмет, сапоги снимет, да?

— Пажалста, пажалста! В такую-то жару? Еще прохладнее будет!

Татарин поднимает голову и бродит ищущим взором по глубокому пышному синему небу, будто отыскивая там ответ…

— Началство, которы где человек служить, да скажет ему: «Почему, пьяный морда, пришел? Пошел вон!»

— А ты пей с умом. Не попадайся.

— Нилза пить.

— Да почему? Господи боже ты мой, ну почему?!.

— Ему… канэшна — диствит’лна — уразумейса — водка очин горкий.

— Ничего это не разумеется. А ты сладкую пей, ежели горькая не лезет.

— Скажи, пажалста, гасподын… Почему мине пить, если не хочется, да?..

Аргумент веский, достойный уважения. Но защитник веселой жизни не согласен.

— Как так не хочется? Как так может не хотеться? А ты знаешь, как русский человек через «не хочу» пьет? Сначала, действительно, трудно, а потом разопьешься — и ничего.

— Ты мине, гаспадын, скажи на совести: как лучше здоровье — человек, которы пьет или которы не пьет — да?

— В этом ты прав, милый продавец апельсинов, но только… что ж делать? Тут уж ничего не поделаешь… Живешь-то ведь один раз.

— Адын! А если печенкам болит, голова болит, ноги болит — разве это хороши дело?

— А ты статистику читал? — пошатнувшись, спрашивает прохожий.

— Нет, ни читал.