Практически никаких подробностей о рождении Льва Сапеги не известно. Сомнение вызывает даже точная дата его появления на свет. Одни историки называют 2 апреля [71, с. 330], другие, коих значительно больше, — 4-е [18, с. 222; 38; 52, с. 7]. Правда, ни одна из точек зрения не подкрепляется аргументами. Автор, к слову, придерживается последней версии как наиболее распространенной. Неизвестно и точное наименование места его рождения. Например, М. Шкялёнок называет малой родиной Льва Сапеги усадебный двор Островок [75, с. 257]. Однако большинство исследователей сходятся на том, что это все же замок (усадьба) Островно [52, с. 7; 71, с. 330]. Справедливости ради стоит сказать, что на тот момент это событие было слишком незначительным и заурядным, ничего не предвещавшим, подобным десяткам тысяч других, и интереса у летописцев не пробудило. Посему автор в этой главе, опираясь в общих чертах на исторические факты, позволил себе в какой-то мере пофантазировать в отношении того, что исторической важности не имеет.

Итак, шел 1556 год. Стояла изнурительная жара. Воздух был тяжелый и раскаленный. Даже ночью в покоях замка Островно не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Богдана, по прозванию Конопля, из рода князей Друцких-Соколинских, осторожно ворочалась с боку на бок и тихонько вздыхала: ей никак не удавалось заснуть. Под утро посвежело: собрались тучи, вокруг загромыхало, повсюду небо озаряли всполохи молний. После короткого, но сильного дождя сон все же сморил ее. Однако спала она тревожно и прерывисто. Не шла у нее из головы вчерашняя встреча с мужем. Какой он все еще молодой, статный и пригожий! Ей двадцать пять, ему на десять лет больше. Она долго его ждала, и он оправдывал ее надежды, был удивительно ласковый и нежный с ней. Они провели вместе несколько часов, но эти часы пролетели как одно мгновение. Влюбленным всегда не хватает времени! Кажется, она готова быть с ним всегда и везде, скакать рядом в седле, заниматься государственными делами, лишь бы вместе. Жена видела: Иван Сапега очень старается ей угодить, — но сердцем чувствовала какую-то тревогу, и муж подтвердил ее опасения. На восточной границе государства было неспокойно. Ходили слухи, якобы вот-вот начнется война. Правитель московского княжества Иоанн IV, по прозвищу Грозный, собирает силы и не перестает строить козни. «И укроют ли тебя родительские стены, если вдруг московиты совершат нападение, ласковая моя?» — об этом были мысли Ивана Сапеги. Восточная граница Великого княжества слишком близко. А замок в Островно хоть и выглядит внушительно, но построен из дуба. Да и стены замковых укреплений, пусть высокие, обмазанные глиной, которая защищает не только от гниения, но и от огня, увы, не служат порукой неприступности.

Богдане очень не хотелось расставаться с любимым мужем. Однако ему нужно было присутствовать при великокняжеском дворе в Вильно.

Проснулась она поздно. Ивана рядом уже не было. Он не стал ее будить, поцеловал во сне и тихо покинул замок. Рано подниматься с кровати у княжны не было желания. Всему виною тревожная ночь. К тому же Богдану взволновал приснившийся сон. Вероятно, ее очень впечатлили слова мужа о возможной войне. Сон был необычным и таинственным. Ничего подобного она не могла припомнить. Не зная, что он означает и как его истолковать, Богдана позвала в замок старуху-знахарку. Попросив ее держать в тайне их разговор, княжна рассказала свой сон: «Померещилось мне, что беременна я, но ношу во чреве своем не человека, а зверя хищного — льва». Старая ведунья, кажется, вовсе не удивилась: «Ай, матушка моя! Звездочка ясненькая! Из-за этого ты всполошилась? Не тревожься! Все будет хорошохонько! Сказывала мне еще бабка моя, что такое во сне видывали и прежде. И если зверь крепкий — это благо, достойным мужем будет твой сын. Только пока никому не открывайся. Сперва уверься, что зачала, а после и поведаешь». Богдана согласилась, и только задумчиво сказала: «Но все-таки расспроси старух подробнее, чудно это как-то…»

Сапеги издавна породнились с княжеским домом Друцких-Соколинских. Еще бабка Богданы, Федора Федоровна Друцкая-Соколинская, вышла замуж за Богдана Сапегу и принесла ему в приданое имение Островно. На этих землях уже их сын, воевода витебский Иван Богданович Сапега, в первой четверти XVI века основал замок. Не сказать, чтобы замок Островно мог соперничать с Новогрудским, Лидским или Мирским. Но большие реки всегда начинаются с малого ручья. К строительству Ивана Богдановича подтолкнуло основание частновладельческого замка в Мире. Дед Л. Сапеги понимал, что построить подобный былому столичному (Новогрудскому) замок он не сможет: такое строительство требует больших затрат. Но вот подобный Мирскому ему очень хотелось иметь. Пусть не большой, не государственного значения, зато свой, собственный. Он решил для себя, что нечто похожее на замок Юрия Ильинича возведет на землях, доставшихся в наследство от матери. Этот замок должен будет стать еще одним родовым гнездом Сапег. Здесь будут рождаться наследники, найдут упокоение предки. Изначально замок построили деревянным. Со временем планировалось стены и башни заменить на каменные. После смерти отца усадьба Островно перешла его сыну Ивану Ивановичу Сапеге, мужу Богданы.

Какое имя — такая и жизнь. Эту старую добрую истину наши предки знали хорошо. Поэтому Иван Иванович Сапега, в разное время занимавший должности подстаросты оршанского и старосты дрогичинского, как только заметил, что живот жены начал округляться, решил — надо позаботиться о наречении будущего младенца. Для него это было чрезвычайно важно, и любимая жена Богдана имела такой же взгляд. Они должны подойти к делу основательно и взвешенно. Ошибиться тут никак нельзя. У их потомка должна быть более счастливая судьба. Чтобы он всегда вспоминал родителей добрым словом. Чтобы стал влиятельным лицом в государстве. Чтобы имел достаток и жил лучше, чем пришлось им самим. Чтобы никто и никогда вместо уважительного пане Иван не бросал ему уничижительное Ивашка. Недаром думал об этом Иван Сапега. Вспомнился ему рассказ дядьки по отцовской линии, как тот правил посольство в Московию и услыхал это унизительное обращение к себе из уст Ивана III Московского.

Произошло же вот что. Когда зачитывали письмо королевы польской и великой княгини литовской Eлены к отцу Ивану III[3], тот пришел в ярость: в письме не упоминался царский титул. Надо сказать, что официально титула царя, а тем более императора (цезаря) Иван III не имел. Но слушать письмо далее не стал, резко прервав чтение. Ясно дело, дочь позволить себе такое неуважение к отцу не могла. И он ничтоже сумняшеся обвинил не только короля польского и великого князя литовского Александра, но и писаря королевы Ивана Семеновича Сапегу в том, что литвины написали так с умыслом, дабы жестоко унизить хозяина Московии: «Почему написала в титуле только великий князь?» Принципиальный ответ Сапеги на этот вопрос московского государя способен был перечеркнуть дальнейшие переговоры и подтолкнуть стороны к войне.

Спорить с Иваном III — только подливать масла в огонь. Невозможно было доказать ему, что, с точки зрения Запада, его попытка объявить самого себя царем просто дикость. Видите ли, он грезит себя потомком цезарей. Конечно, у него богатое воображение и большие амбиции. Он уже давно ни с кем не считается. Что еще хуже, взял за привычку поучать правителей соседних государств, а чуть что не так — сразу угрожать. Иметь такого соседа — о спокойной жизни забыть, всегда приходится ждать подвоха со стороны мошенника с шапкой Мономаха на голове. Ни для кого не секрет, что куда больше, чем спокойствие и мирная жизнь подданных обоих государств, Ивана III Васильевича волновало признание за ним титула государя всея Руси и строительство для его дочери Елены православной церкви. Понятно, что король польский и великий князь литовский Александр не мог согласиться на признание титула Ивана III, ведь под его королевской и великокняжеской властью была большая часть Руси, и Полоцк, и Киев. И с какой стати, он, великий князь литовский и король польский, должен давать Ивану III правовые основания для расширения влияния. Ивану Семеновичу Сапеге очень хотелось дать незамедлительный отпор излишним требованиям и необоснованным заявлениям Ивана III. Однако немал риск — дразнить восточного деспота. Отношения между государствами и так слишком напряженные.

В жизни Сапеги случались разные ситуации. Но он всегда выходил из них достойно, оставаясь верным своему долгу. Одинаково уверенно и добросовестно он исполнял посольства что до великого князя Ивана III Московского, что к римскому первосвященнику Александру VI (Родриго Борджиа).

Как человек, приобщенный к западной культуре, Иван Сапега предпочитал вести себя подобающе. Для него важным было сохранить в неприкосновенности собственную честь и достоинство. Вот и теперь, вдруг услышав пустые обвинения из уст Ивана III, Сапега решил ответить словами одного мудрого флорентийца.

«Господину нужно знать, — говорил писарь королевы Елены Московской ее отцу, — что с врагом возможно бороться двумя способами: во-первых, законами, во-вторых, силой. Первый способ присущ человеку, второй — зверю». От неожиданности у Ивана III перехватило дыхание. Как так? Приехал к нему какой-то даже не князь, а так себе писарь, какой-то Ивашка Сапега и позволяет себе невесть что, фактически пытается попрать достоинство царя и великого князя в его собственном доме! Это нельзя оставлять безнаказанным! Иван III еле сдерживал гнев, он было подумал действовать незамедлительно, даже с трона привстал. Однако силой воли сдержался, сел обратно и продолжил слушать с нарочитым вниманием. Как только посол Великого княжества Литовского остановился и перевел взгляд на царя, тот, не скрывая гнева, громогласно и устрашающе произнес: «А ты кто такой будешь? И откуда ты взялся? И кто твой отец, позволь спросить? Которыми землями повелеваешь? Чтобы разговаривать со мной на равных?» Этот тон не напугал, а разве что раззадорил посла. Понимая, что камень брошен в его сторону, Иван Сапега не остался в долгу. Его ответ прозвучал достойно, даже несколько возвышенно: «Великий князь упрекает меня безродностью? Согласен: пусть мой род не столь знатный, но не мною он начинается и, надеюсь, не мною закончится. И одному только Богу известно, чей род угаснет ранее». Это был запрещенный ход. Опытный литвин позволил себе недвусмысленный намек на весьма запутанные семейные дела Ивана III. Удар пришелся ниже пояса.

Ярость овладела Иваном, государем Московской Руси. Мало того, что подсунули его дочери в писари униата-безбожника, отступника от православной веры, так он еще вздумал уму-разуму учить защитника православия в его собственном доме?! Сапега не помнил, как и чем закончилась эта официальная аудиенция у хозяина Московии. Но если бы не снисходительность Ивана III, шалость литвина могла бы стоить ему жизни. Однако время бряцания оружием и состязания в острословии подошло к концу, через некоторое время, после долгих увещаний, Иван III успокоился. Состоялась вторая встреча. При переговорах с глазу на глаз Сапега передал хозяину Московской Руси устное послание его дочери Елены. Заботясь о судьбе своей государыни, он подсказал, как возможно дипломатическими средствами укрепить правовое положение Елены на случай смерти Александра. Во-первых, уже сейчас, при жизни великого князя литовского, нужно утвердить и скрепить подписями и печатями архиепископа краковского и епископа виленского королевскую грамоту, которая давала бы Елене свободу на исповедание православной веры. Во-вторых, не откладывая, ввиду преклонных лет королевы-матери, должно подумать о передаче городов, которые обычно обеспечивали материальное благополучие королев, от нее к Елене. Дельные советы были оценены. Но, даже отпуская Ивана Сапегу домой, московский властитель не смог не зацепить его на людях. Он отправил посла с такими словами: «Ивашка! Привез ты к нам грамоту от дочери нашей, да словами нам от нее говорил, но в грамоте иное, не дело написано, и непригоже ей было о том к нам писать» [122, с. 120]. В этом «Ивашке» был весь смысл восточной деспотии как ее понимал грозный повелитель Московии.