Затем кивает головой, пожимает вытянутую руку.

Учительница повела его по школьным коридорам. Интерьеры ничем особенным не отличались, если не считать того, что некоторые элементы — увенчанные арками дверные проемы, толстые стены, деревянные двери, разделенные характерным образом на квадраты и прямоугольники — напомнили ему каникулы с родителями, которые он проводил у моря, в каком-то оставшемся от немцев доме неподалеку от Кошалина. Наверняка здесь тоже можно было почувствовать тот же запах старинных кирпичных стен, если бы не щекочущая в носу смесь подростковых гормонов, дезодорантов и пасты для паркета.

Шацкий не успел подумать над тем, скучает ли он по лицейским временам и не хотелось бы ему вновь пройти преисподнюю молодости, как они вошли в актовый зал, где собравшиеся ученики аплодисментами награждали трех женщин различного возраста, которые закончили дискуссию и теперь, улыбаясь, стояли на возвышении.

— Пан приготовил какую-нибудь краткую речь? — шепотом спросила учительница. — Молодежь очень на это рассчитывает.

Шацкий подтвердил кивком, думая, что даже уголовный кодекс разрешает лгать, когда даешь показания о себе.

Тем временем, в окрестностях Ольштына, не слишком близко, но и не слишком далеко, в ничем не выделяющемся доме по улице Рувней обычная женщина, настолько обычная, что почти что среднестатистическая, была погружена в невеселые мысли относительно себя самой. Как раз сейчас она пришла к заключению, что была ни на что не годной уже к моменту рождения. Все потому, что ранее у нее было целых девять месяцев, чтобы отойти от совершенной себя. Она представляла себе это так, что, возможно, еще в момент зачатия, стрелочка на ее циферблате божественной распредтаблицы стояла посреди зеленого сектора, а потом дрогнула и пошла совсем не в ту сторону, что следует. Не настолько, чтобы она сама была больной, калекой или дурой — вовсе нет. Просто стрелка дрогнула и переместилась с зеленого поля на оранжевое. И когда первая клетка — кто знает, возможно, даже превосходная — разделилась на две, то были две первые частички несовершенной ее. А потом все уже пошло по накатанной, и в момент рождения она состояла из такого количества несовершенных клеток, что вред был неотвратим.

Перечень несовершенств тянулся в бесконечность, и, как это ни парадоксально, ей было легче вынести все это психически, поскольку о них знала только она. Отсутствие терпеливости. Отсутствие систематичности. Отсутствие собранности. Отсутствие эмпатии. Отсутствие материнского инстинкта, вот это, похоже, было для нее больнее всего. Знакомым она все время твердила, что справится, что сможет вынести лишь собственного ребенка, только собственный не действует ей на нервы. Все смеялись, она тоже смеялась, но не над тем, что сказала, но лишь над тем, что все то была херня, а не правда — собственный ребенок действовал на нервы сильнее всего. Даже когда рядом не было зеркала, было достаточно глянуть на квадратного пацана с маленькими глазками, чтобы видеть себя, все свои паршивые гены, произведенные запаршивевшими клетками.

Ну да, маленькие глазки. Их тяжело скрыть. Волосы еще как-то можно покрасить и уложить, узкие губы увеличить, остроконечные уши спрятать. Но вот маленькие глаза? Не существовало такой косметики, которая бы превратила те глубоко спрятанные в глазницах зыркальца в прекрасные, миндалевидные глаза. Такие глаза, которые бы ее спасли, чтобы люди говорили: ну, в принципе ничего особенного, но вот эти глаза, ну вправду: с переду становила, как Бозя дарила. Так что, нечего делать, с переду она не становилась.

Глаз невозможно было спрятать, фигуры — тоже, на фигуру темных очков ведь не наденешь. Эта фигура была для нее самой больной проблемой. Ничто ее не выделяло. Если бы была очень худая — у таких тоже свои фаны имеются. Очень пухлая — тоже. С громадными грудями — да толпы на нее оглядывались бы. А он мог бы говорить: эх вы, сисечки мои, сисечки любимые… Так нет же, она была квадратной, а точнее — прямоугольной. Без бедер и без талии, с ногами как у селянской бабы, на которых целый день стоять можно. Вроде как и плоской она не была, но ухватиться тоже не за что было, у толстых мужиков иногда бывают такие сиськи. И эти плечи: словно все время носила блузку с подушками, в девяностых годах подобные были модными.

Она пыталась подобрать длинную юбку и свитер, чтобы оно как-то выглядело, что у нее таки талия и бедра имеются. Для нее крайне важно было выглядеть красивее, чем обычно. Чтобы иметь что-то для него, чтобы он знал, что это не было ошибкой.

Из гостиной раздался ноющий вой. А как же по-другому, ведь уже целых четверть часа, как им никто не занимается, если бы мог, то обязательно по Голубой Линии позвонил бы.[10] Она бросила свитерок на полку под зеркалом и побежала к ребенку. Малой стоял на коленях у шкафа, спрятав голову в подушки, и плакал.

— Что случилось?

— Ницё.

— Чего тебе не хочется?

— Не, — показал тот на телевизор.

— Ты не хочешь эту сказку?

— Нет.

— Губку Боба?

— Не.

— Черепашку Фрэнклина?