Кто-то кричал Бурцеву сбоку, но он не понимал, чего от него хотят. Вдруг он очнулся от минутного забытья и ясно услышал, что рядом сидящая женщина громко требовала остановить машину. Валерий вспомнил, что эта дама определённо хочет его погубить, и что она без колебаний исполнит угрозу, как только выйдет из машины. Бурцев почему-то нисколько в этом не сомневался.

– Остановитесь немедленно! Мне нужно выйти! – В одно мгновение Бурцев огляделся и понял, что рядом нет людей и проезжающих автомобилей. Валерий стал прижиматься к обочине и тут же неожиданно со всей силы наотмашь тыльной стороной правого кулака резко со злостью ударил пассажирку по лицу. Сжатые в кулак козонки пальцев скользнули по подбородку кричащей женщины и врезались ей в горло. В одно мгновение пассажирка закатила глаза к верху от потери сознания и повалилась медленно на дверку. Бурцеву хотелось продолжать бить её безжалостно, без остановки по лицу и забить непременно до смерти! Такой страшной ненависти к человеку Бурцев никогда не испытывал. Невероятно, но он смог осознать, что тогда зальёт кровью все сиденье и пол в такси. Трясущимися руками Валерий через завалившуюся пассажирку ослабил крепление спинки её сидения и разложил его. Теперь женщину стало не видно с улицы. Что с ней делать дальше – он не мог придумать. Вывезти её за город и задушить, а затем где-нибудь выбросить, Валерий не решался, потому что её видел Вахитов, и, возможно, кто-то ещё из её знакомых или соседей обратил внимание, что она садилась в такси салатного цвета.

Бурцев быстро поехал. Он должен успеть выехать за пределы города, пока жертва не пришла в себя. Валерий летел со всей скоростью, с какой только мог ехать его новый автомобиль. «В загородный дом отца немедленно и скорее!» – вдруг скомандовал он себе с какой-то спасительной радостью.

От объездной загородной дороги было километра три до деревни, в который отец построил дом и в котором так и не успел пожить. Ехать через пост ГАИ при выезде на трассу Бурцев не решился. Он знал дорогу лесом, которая в сосновом бору никогда от дождей не теряла своих качеств из-за песчаной почвы. Вот он уже краем объезжает дождевые лужи в бору. Ещё три минуты дороги и он остановился, наконец-то, у ворот дома отца. На улице в деревне – ни души. Руки не перестают трястись, сердце колотится в груди с такой силой, что вот-вот выскочит наружу, но Валерий быстро находит в связке домашних ключей тот самый большой ключ от амбарного замка, что висит на высоких воротах. Ворота распахнуты – и автомобиль в ограде дома. Ещё минуту Бурцев теряет на открытие дверей в дом, быстро бежит к машине, открывает переднюю пассажирскую дверцу, с трудом подхватывает женщину на руки, ему немного мешает дверь автомобиля, которая из-за ограничителя не раскрывается шире, и здесь пассажирка начинает приходить в себя. На крыльце она пытается слезть с его рук, но он ей не препятствует, а ставит на крыльцо и с силой в спину заталкивает в сени. Женщина падает перед дверьми непосредственно в дом. Бурцев за волосы поднимает её с пола и волоком перетаскивает через высокий порог из сеней в дом. Валерий запирает дверь, и здесь вся накопившаяся злость к этой вредной бабе прорывается из него. С неимоверным остервенением он начинает бить её ногами на полу. Несчастная пытается закрывать ладонями лицо и свернуться калачиком, прижимая колени к подбородку, но Бурцев бьёт её, куда придётся, не разбирая, а та, вскрикивая от каждого удара, громко воет от боли.

– Ты, сучка, хотела моей смерти?! Я пытался тебя изнасиловать?! – громко спрашивает Бурцев и одновременно продолжает осыпать хлёсткими пинками лежащую на полу женщину.

– Я не хотела твоей смерти, – едва слышно доносится голос избиваемой пассажирки из-под ладоней закрывающих лицо.

– Не ты, а вы, сучка безмозглая! Ты думаешь, что тюрьма с большим сроком санаторий?! Да это та же смерть, но только в рассрочку и с пытками! – Каждую фразу Бурцев сопровождал безжалостными ударами с обеих ног без разбора – будь то голова или спина.

– Я хотела вас только припугнуть! Правда! – доносился приглушённый голос жертвы на полу. Здесь Бурцев вдруг обратил внимание на высоко задранную юбку женщины и ему невольно стало жалко увечить это ещё привлекательное тело.

– Ты хотела меня припугнуть?! Ты хотела повесить на меня попытку изнасилования?! Никакой попытки не будет! Я буду трахать тебя сколько хочу, куда хочу и где хочу! Вставай, сучка драная! – Бурцев опять крепко схватил пассажирку за волосы, и она быстро поднялась, чтобы он не вырвал ей клок из шевелюры. Валерий подвёл пленницу к разложенному дивану в комнате. Женщина шла за ним, согнувшись до уровня его опущенной руки, в которой он держал крепко её голову за волосы. – Задом ко мне стой! Коленями залезай на диван! – Женщина на диване встала на четвереньки. Бурцев задрал ей юбку и двумя руками легко разорвал пояс чёрных колготок и резинку ажурных трусов под ними. В одно мгновение ему открылся большой белый зад жертвы. Валерий со злостью и со всей силы так хлопнул ладонью по её ягодице, что женщина невольно вскрикнула от жгучей боли. Мгновенно на правой стороне появилось обширное покраснение. – Шире ноги раздвинь, шлюха! – Избитая женщина повиновалась незамедлительно на каждое требование озверевшего от злости насильника. Бурцев чувствовал, что безропотное подчинение жертвы его приказам возбуждает его значительнее, чем обычно. Он просунул ладонь ей в промежность, одновременно расстёгивая ремень на брюках. Несмотря на безжалостные побои и на болезненные ушибы, тело от которых у женщины ныло, плоть несчастной быстро стала влажной от грубых прикосновений его крупной руки. Бурцев быстро вошёл в женщину и затем резко с остервенением начал повторять грубые толчки. После первого проникновения жертва вскрикнула, но потом едва заметно стала подаваться навстречу насильнику. Бурцев нещадно входил до упора в покорное мягкое тело, в результате чего на всю комнату раздавались громкие шлепки от соприкосновения тел. Схватив опять волосы женщины на затылке, Бурцев почувствовал ещё большее удовольствие. Каждый вход в плоть несчастной он теперь с наслаждением садиста сопровождал притягиванием за волосы к себе головы насилуемой обидчицы. Как только Бурцев ослаблял натяжение волос, то немедленно видел образование ямочки на стыке затылка и шеи у пленницы. «Именно в это место ей нужно выстрелить, как только я почувствую в следующий раз, что сперма пошла…» – вдруг подумал Бурцев, вспомнив неожиданно рассказ в лагере одного пожилого сидельца и заядлого книгочея из Ленинграда. Тот утверждал, что нацисты в концентрационных лагерях практиковали изнасилования женщин, во время которых стреляли тем в голову в момент наступления оргазма у себя. Представив это на миг, Бурцев почувствовал, что у самого вот-вот наступит разрядка. От наступившего удовольствия он громко хрипло выдохнул. Затем Бурцев опустошённый повалился на пленницу и придавил её к дивану. В таком положении они пролежали несколько минут. Валерий поднялся с жертвы и надел болтающиеся на туфлях трусы с брюками. Униженная женщина с задранной юбкой и с оголённой нижней частью тела еле слышно рыдала, не поднимаясь и не отрывая лица от дивана. В этот момент Бурцеву стало жалко только что побитую и изнасилованную женщину. Сейчас ему казалось, что он не сможет её убить, что у него не поднимется рука на эту беззащитную и униженную пленницу. «Что она такого сделала, чтобы её обязательно требовалось убить?.. Она мне не понравилась своей приторной по запаху парфюмерией, но это не повод говорить, что она за это в другой стране могла бы сесть в тюрьму… Естественно, что это её обидело, и поэтому она не сдержалась и пообещала написать жалобу… Зачем я начал подкупать её за то, чтобы она молчала?.. Я тем самым оскорблял и унижал её повторно, но ещё изощреннее… Если бы она действительно написала жалобу, то в худшем случае меня бы только уволили… Но самое главное, она сказала, что если вы ещё раз посмеете лапать меня руками, то я вас посажу за попытку изнасилования… Она не сказала, что обязательно уже после выхода из машины постарается меня привлечь за попытку изнасилования, а только после того, если я вновь посмею трогать её руками… Почему я её угрозу воспринял, как решённое дело?.. Это все мои нервы и болезненное воображение… В итоге я сейчас вынужден стоять перед страшным выбором: или сесть повторно за изнасилование на много лет, или убить её и закопать глубоко где-нибудь, и ждать, когда за мной придут, и посадят на пятнадцать лет, или тотчас застрелиться самому… Убить человека хладнокровно я, наверное, не смогу. В горячке, здесь же в машине, когда она пообещала меня посадить за попытку изнасилования, о которой я не помышлял, смог бы легко, но тогда вероятность заключения за убийство одного человека на максимальный срок была бы очень высокой…» – рассуждал Бурцев. «Убивая, ты должен быть прежде всего готов к собственной смерти!» – вспомнил он одного заключённого за убийство со сроком наказания двенадцать лет. «Но я ещё молод! Я, грубо говоря, в своей жизни не наелся досыта белого хлеба… у меня ещё полные яйца… у меня ещё нет семьи… у меня ещё нет детей, которых с большой надеждой ждёт мать. Если меня вновь посадят, то на этот раз этого не переживёт и она… Через полчаса я опять буду желать женщину и буду рад тому, что жив и молод… и тогда моя жалость к этой несчастной бабе улетучится сама собой. Но убить её – значит, надо самому в любую минуту быть готовым к собственной смерти… Если после убийства жертвы хоть малейшее подозрение упадёт на меня, то милиция не упустит случая выбить признательные показания. Подозреваемый в убийстве человек для милицейского дознания тотчас переходит в категорию расстрельных преступников, а значит, – совершенно бесправных. Такого подозреваемого несомненно можно пытать без последствий, если на это будет дано молчаливое согласие милицейского начальства. Я слышал от самих убийц в зоне, как именно из них выбивали признания. Ни один реальный убийца не решался заявить на суде о плохом обращении при допросах. Разве ты можешь жаловаться на милицию за отбитые почки и сломанные ребра, если сам лишил человека жизни?.. Милиция не потому выбивает показания у преступников, что там работают одни садисты, как многим кажется, а потому, что милиция перед преступником испытывает праведный гнев. Ты ещё только заходишь к ним в кабинет, а они тебя уже ненавидят всеми силами души за твоё преступление и готовы прибить на месте… Бывают ошибки, но кто с них спросит, если они изувечат невинного человека?.. Они невиновного человека подозревали по каким-то причинам, поэтому и изувечили. Если милиция наперёд знает о невиновности подозреваемого, то избиения практически исключены, потому что неоткуда взяться праведному гневу. Бывает, что милиция истязает невиновного и знает об этом, но это уже не милиция, а преступники в форме, каких не очень много… Я помню, как воспротивился побоям в милиции и потом думал наивный, что вот какой я смелый и крепкий. Но милиция тогда не имела веской причины выбивать показания у меня, несовершеннолетнего. Два моих подельника указали, что я тоже принимал участие в изнасиловании и этого для милиции оказалось достаточно. Не только для милиции и суда достаточно свидетельства двух человек, но и Библия считает показания двух человек достаточным признаком правдивости…»

Размышления Бурцева прервала женщина. Она села на диване, потом попыталась опустить задранную юбку, но у неё ничего не получалось. Ей пришлось встать на пол и опустить измятый чёрный подол. Потом она опять села на край дивана, сняла туфли на высоком каблуке, сняла разорванные колготки и трусы. Только теперь Бурцев разглядел лицо женщины. Несмотря на то, что она закрывала его ладонями во время, когда он пинал её лежащую на полу, лицо оказалось опухшим от ударов и от слез. На разбитых губах запеклась кровь, и они сильно распухли.

– Парень, отпусти меня, пожалуйста… Я обещаю тебе, что не пойду в милицию и не буду никому жаловаться… Я понимаю, что виновата… – она замолчала и закрыла вновь ладонями опухшее и замазанное тушью с ресниц лицо. Женщина опять плакала…

– Я должен тебе поверить на слово?.. – тихо спросил Бурцев, тем самым подчёркивая абсурдность её просьбы. – Во-первых, ты не уйдёшь отсюда до тех пор, пока у тебя не останется ни одного следа на теле и на лице от побоев. Во-вторых, ты не уйдёшь отсюда до тех пор, пока я не смогу убедиться, что ты не причинишь мне вреда, оказавшись на свободе… Если ты будешь пытаться убежать или обманывать меня в чем-либо, то я тебя живой не оставлю, но и себя, конечно… – Бурцев умышленно давал ей понять, что у неё есть шанс выйти отсюда здоровой и невредимой. Это позволяло жертве не впадать в отчаянье. Бурцев понимал, что человек знающий, что его непременно убьют, может вести себя не совсем предсказуемо. Бурцев также понимал, что отпустить её живой – значит, почти наверняка оказаться в тюрьме. Убить её сейчас Бурцев тоже не мог, потому что не был уверен, что кто-нибудь из её знакомых в многоэтажных домах не видел, как она садилась в такси. Требовалось время для тщательного обдумывания ситуации. Человек пропавший без вести – это не обязательно убитый человек. Валерий знал, что ежегодно пропадают десятки тысяч людей в стране и никто их не ищет. Милиция точно, кроме регистрации без вести пропавших людей, – ничего не делает. Потому что у милиции и без этого дел предостаточно. Валерий знал из откровений своих следователей, что каждый из них одновременно ведёт больше десятка дел. Откладывая убийство, Бурцев тем самым словно делал выбор между максимальным сроком за убийство и сроком наполовину меньшим за изнасилование. «Оттягивая убийство, – подумал он, – я на самом деле соглашаюсь на восьмилетний срок, если меня вычислят, а её найдут у меня в полуподвале… Но ведь я не смогу ещё раз пережить восьмилетний срок за изнасилование… Зачем тогда я её ударил в машине и привёз сюда? Чтобы не сесть за попытку изнасилования?.. Лучше сразу пулю в лоб!.. Мне нет никакого резона откладывать её убийство, если восемь лет лагерей для меня тоже больше неприемлемы… Если Богу угодно, то он погубит меня независимо от того, немедленно я её убью, отложу ли я убийство или вовсе оставлю в живых».

– Я буду слушать вас во всем, – дрожа и преданно произнесла жертва, переходя опять на вы.

– Как тебя зовут?

– Зоя, – тихо ответила женщина, которая несколько часов назад казалась не знающей страха дамой, которая кричала на Бурцева злобно и с презрением. «Как человек меняется. Честный и достойный человек не может себя так вести… Ей нельзя верить в чем-либо… Ещё это её старушечье имя…» – подумал с огорчением Бурцев.

– Зоя, меня зовут Валерий. Пойдём за мной. – Бурцев повёл свою первую в жизни заключённую в полуподвал, где у отца была баня, туалет, комната отдыха и подполье для варений и солений.

– Я сейчас поеду и доработаю смену, а ты в это время будешь сидеть в подполье. Завтра и послезавтра я не работаю и буду здесь с тобой… Когда я приеду, то затоплю баню, и ты сможешь помыться… Продукты тебе я тоже привезу… Сейчас бери вот этот матрас, подушку, одеяло и спускайся в подполье. – Бурцев повернул на стене выключатель старого образца. «Отец определённо не покупал, а унёс с работы этот выключатель…» – невольно подумал Бурцев и поднял тяжёлую крышку подполья. – Сначала спускайся без спальных принадлежностей – я их тебе сброшу.

– Мне хочется в туалет… – вдруг несмело с дрожью в голосе сказала Зоя. – До следующего дня я не вытерплю…

– Пожалуйста, иди. Вон ту маленькую дверь видишь?.. – Бурцев указал на небольшую туалетную комнату в полуподвале. Отец предусмотрительно сделал туалет не только в доме, но и в полуподвале на тот случай, если в бане вдруг захочется по нужде и наверх для этого не пришлось бы подниматься раздетым. «Наверное, ей хочется не в туалет, а больше это походит на то, что она желает проверить, существует ли какое-нибудь окошечко в туалете на уровне цоколя дома…» – подумал Бурцев. Теперь ему казалось, что любой шаг или просьба жертвы связаны с определением возможности побега. В туалете имелась только маленькая вытяжка, а окно отсутствовало. Прошумела спущенная в унитазе вода, и через несколько секунд женщина вышла.

Зоя осторожно спустилась по деревянной лестнице вниз. Бурцев сбросил ей всё, на чем спать, и вытянул лестницу наверх. Подполье было глубокое и всё выложено керамической плиткой. Там было прохладно, но не холодно. Бурцев закрыл крышку, вставил в скобу на крышке замок и закрыл его ключом. Крышку можно было не закрывать на замок, потому что без лестницы до неё снизу не добраться, но так ему казалось спокойнее. Кричать из полуподвала было бессмысленно, а из подполья тем более ничего на улице не услышать. «Посиди при круглосуточно включённом свете, как в тюрьме… Может быть, тогда ты станешь понимать, что это такое… Может быть, тогда перестанешь незаслуженно угрожать ею, хотя эти знания тебе уже не пригодятся…» – непроизвольно подумал Бурцев, отходя от подполья. Он поднялся из полуподвала на первый этаж, прошёл на кухню и достал из стеклянного буфета дальнюю коробку, где стояло несколько таких же жестяных красных коробок с крупами. Он вынул из неё завёрнутый в белую хлопчатобумажную ткань пистолет ТТ и одну запасную обойму с патронами. «Если ты купил оружие, то обязательно его применишь…» – подумал с сожалением Валерий. Он положил пистолет и обойму обратно в банку. Бурцев убедился, что его оружие на месте и почувствовал невольно, что у него есть крохотный шанс после убийства жертвы остаться безнаказанным. Закрыв полуподвал, дом, а после выезда машины, – и ворота, Валерий обратил внимание, что уже темнеет. Вновь никого на улице в маленькой деревне не оказалось. У Бурцева начиналась новая тревожная жизнь, которая теперь требовала трезвости, расчётливости и осторожности во всем, если он хотел остаться живым, а жить ему хотелось после случившегося особенно сильно. Валерий посмотрел на плохо видимые деревья перед домом и почувствовал, что начал вновь пристально и с любопытством рассматривать всякое растение – будь то травинка, дикий цветочек, одуванчик или большое дерево, словно может так случиться, что этого он долго опять не увидит, как в сплошь заасфальтированном когда-то лагере с высоким бетонным забором в центре города…