Завороженный, Рьян шагнул вперед. Коснуться смуглой кожи хоть единый раз, навеки застрять в переплетении волос, задохнуться от восторга. Здесь бы и кончить враку про про́клятого наследника. Да Лихо иной раз с собой приносит подарки.

Проклятье ожгло Рьяну щеку головешкой, протрезвило буйную голову. Молодец рыкнул от неожиданности, и наваждение развеялось. Остановила танец девка с безумными желтыми глазами, опала к ногам золотая листва, превратившись в прелую падь, расползлись существа, названия которым северянин не ведал. Щека саднила, как от пощечины, так и тянуло приложить к ней холода. А бесовка по-звериному припала грудью к земле, напрягла острые локти и уставилась прямо на него. Нехорошо глядела, не по-человечьи.

– Ты, что ли, ведьма? – начал Рьян, как и задумывал.

Ох, не с тем ты пришел договариваться, молодец! Ох, не с того начал!

Ведьма извернулась и кинулась на него. Быстры были ее движения, смертоносны. Но проклятье оказалось быстрее. Оно вскипело в животе, туманом поднялось к голове, затмевая рассудок, забурлило в глотке и вырвалось острыми зубами, в который раз вспарывая нежные человеческие губы. Зубы лязгнули – девка завизжала, откатилась в сторону, баюкая прокушенную руку. А молодец уже сам на себя не походил. Хребет пророс шерстью и выгнулся, в клочья разорвав последнюю рубаху, рыжие вихры сделались жесткой щетиной. И несдобровать бы ведьме, да наперерез Рьяну кинулись духи, что плясали с нею в хороводе. Обернули на спину, удержали за изломанные руки-лапы. А когда проклятье отступило, плясуньи уже и след простыл. Только лохмотья его насквозь промокли да новая обувка пропала.

Нити дождя тронули хитрый туесок на шнурке, привешенный к шее, обогнули синяки на ребрах, пощекотали черные рисунки на бледной коже. Последние Рьян получил еще мальчишкой: знак рода, защитная петля северных богов, клеймо первой охоты. Останься он дома, сейчас подобные этим узоры украшали бы все его тело, но то – дома. В Срединных землях на телах достойных меток не оставляли.

Рыжие волосы потемнели от влаги – теперь он малость походил на местных чернявых. Златовласых в Срединных землях не водилось, и Рьян не раз и не два ввязывался в драку за свою непохожесть.

«Мало ему, что уродцем уродился, так еще и рядится, как девка! Ишь, серьги нацепил!» – плевались, не таясь, как зажиточные, так и холопы.

Спину тянуло холодом. Кто ж в здравом уме осенью голышом на поляне валяется?! Про́клятый лязгнул зубами и обхватил себя за плечи, силясь согреться.

– Вот тебе и познакомился с ведьмой, – выругал он сам себя. – Ну, колдовка!

А ведь в этом городишке все клялись, что старуха просителей обыкновенно не гонит! Что надобно только цену ей по нраву предложить. Вот тебе и помощница!

Рьян потянулся, разминая затекшее тело, сгреб в кучу остатки одежды – хоть срам прикрыть. Делать нечего. Не обратно же с позором возвращаться! Может, и в самом деле не стоило соваться в лес в темноте, но что уж… Подумаешь, знакомство не задалось! Со всяким случается. Из-за такой безделицы отступать не след.

Кое-как прикрывшись, молодец пошел дальше. Быть может, в своей избе старуха окажется посговорчивее. А может, он попросту подопрет ей дверь и пригрозит поджечь, если бабка… девка снова свихнется.

Дождь из мороси вырос в ливень. В эдакую непогодь селяне вовсе старались из дому не выходить, Рьяну же было лишь слегка прохладно. Все ж северная осень куда зубастее местной. Дома не всякое лето случалось такое, как здесь месяц после сбора урожая. Однако приятного тоже немного: из носу капало, кожа покрылась мурашками. На грязные ноги и глядеть противно.

– Насле-е-е-едничек, – горько протянул проклятый. – Видел бы отец…

Вот только отец не увидит. Ему навряд доложат, что сын сбежал из дому Посадника. Не ровен час, на том мирные времена и закончатся. А кому это надо? Ну, да нет худа без добра: терять зато Рьяну нечего. И, стоило так подумать, как изба выросла будто из-под земли. Ровно такая, как говорил усмарь: маленькая, покосившаяся, на высоких курах от лесной сырости. И входом смотрела, знамо дело, в самую непроходимую чащу, а не во двор. Окружал избу частокол. Оградой назвать язык бы не повернулся. От кого ж оградят редкие колья, кое-как воткнутые в мох? А на кольях тех – протри, Щур, глаза! – черепа. Молва слыла, что человечьи, но Рьян был не из робких. Присмотрелся: коровьи да козьи. Один лисий. У страха глаза велики, как известно. Вот и выдумывают.

Молодец залихватски подмигнул пустой коровьей глазнице и вошел во двор.

– Избушка-избушка, впусти, сделай милость!