— Никак нет, я ученик, меня звать Николас.
— Так вот, Николас, послушай меня. Я из полиции, точнее, из жандармерии. Слыхал про такое учреждение? Я не спрашиваю, принимает ли аптекарь Фогель или не принимает. Мне только нужно знать, где он в данный момент находится. Он, а также его гость.
— Они в столовой, господин, — отвечал ученик провизора. — Это здесь, по коридору. Они ужинают. Вас проводить?
— Не надо, — остановил его Углов. — Сам дойду. Они там вдвоем?
— Нет, еще фрау Марта, супруга герра Фогеля.
— Очень хорошо, — кивнул Углов. — Где пройти — здесь? Ага, вижу. Все, можешь продолжать. Сиди как сидел, делай свои… микстуры.
Углов прошел за стойку, свернул по коридору, отворил дверь и оказался в небольшой, но уютной комнате. Посредине стоял стол, за которым сидели женщина и двое мужчин. Сидевший слева был лет около шестидесяти, с седыми волосами и румяным, каким-то кукольным лицом, в пенсне. Напротив сидел человек высокого роста, могучего сложения, с крупными, даже грубыми чертами лица и густой темной шевелюрой. Чем-то он напоминал виденный Угловым портрет композитора Бетховена.
При появлении гостя все сидящие подняли лица от тарелок; оживленный разговор, шедший по-немецки, прекратился. Если до тех пор у Углова оставались сомнения насчет того, кто из присутствующих — Мандт, то теперь они отпали: в то время как старик в пенсне выглядел лишь удивленным и растерянным, его визави, похожий на композитора, побледнел; он во все глаза глядел на вошедшего.
— Господин Мандт? — обратился прямо к нему майор. — Я статский советник Углов, выполняю особое поручение Его Императорского Величества. Мне необходимо поговорить с вами наедине. Где это можно сделать?
Вместо Мандта, еще не обретшего дара речи, ответил хозяин.
— Да-да, конечно, ваше сиятельство… высокоблагородие… ваша милость… — зачастил он, теряясь в обращениях. — Вы можете поговорить наверху, в комнатах. Там никто не помешает. Или, если вам неудобно, вы с герром Мандтом можете остаться здесь, а мы с Мартой выйдем…
— Лучше здесь, — решил Углов. — Оставьте нас.
— Сию минуту! — произнес аптекарь, поднимаясь. — Идем, Марта, нехорошо, чтобы господин офицер ждал.
Они вышли, причем Фогель тщательно закрыл дверь в столовую. Однако Углов, подумав, дверь открыл, так, что ему стал виден весь коридор, после чего сел наискосок от Мандта, оставив в поле зрения и вход.
— Я вижу, мой приход тебя поразил? — обратился он к лейб-медику. — Думал, что ты сумел скрыться и уже никто не придет?
— Я не совсем понимаю, о чем вы, — отвечал медик. — Я совсем не думал скрыться, просто был пришедший в гости к другу. Но меня поразила одна вещь…
— Какая же? — гость поднял одну бровь.
— Ваша шинель! Это Его шинель! Я ее хорошо помню, он выходил в ней на проводы Преображенского полка! Эти злосчастные проводы, когда Его Величество вновь простудился!
— Ты обознался, лекарь! — резко ответил статский советник, сурово взглянув на сидевшего напротив человека. — Это моя шинель, и довольно об этом! Лучше скажи, как ты отравил императора Николая!
— Что?! — воскликнул лейб-медик, причем прижал обе руки к груди, словно хотел унять слишком сильное биение сердца. — Отравить?! Какой абсурд! Какой напраслина! Я сделать, я все сделать, чтобы лечить Государя!