— Хочу, — блестят глаза парня, и не от слез уже, а от радости. — Долг у меня перед тобой, да и не знаю я никого в этой стороне, кроме вас с дедом Беримиром.

Смутилась ворожея, но сумела серьезной остаться.

— Что ж, добро. Позволь мне последние целебные заговоры провести. Надобно тебе силами запастись, слабость прогнать, чтоб работа ладилась.

— Тебе виднее, что мне на пользу пойдет.

Вода темная баюкает месяц. Плещется что-то на том берегу — не разглядеть из-за тенистого кустарника, только рябь идет по полотну зеркальному. Час уж поздний, затихло кваканье лягушачье, угомонились сверчки. Лишь ночь шуршит одеянием прохладным шелковым да дуновением по коже водит ласково, игриво, словно кто кончиками пальцев чутье внутреннее щекочет. Живая тишь по воздуху скользит, будто пенная волна. Только вдали угадываются ворчливые раскаты грома.

Хоть и боязно в такую пору смутную к воде прикасаться, а все ж Северин вошел в пруд по пояс, в чем был. Рубашка, уж много раз стиранная да штопанная, мигом намокла и задубела от холода. Брюки из шерсти еще тепло держали, но ступни, утопшие в иле бархатистом, замерзать начали. Радмила велела ждать ее в купальной заводи, где по мелководью любит молодежь играться да бабы белье полощут. Песок снегом казался в лунном свете. Плеск прекратился. Что-то прошелестело средь деревьев, близко к пруду подступавших. Пока прислушивался и приглядывался Северин, незаметно со спины ворожея приблизилась, осторожно сквозь воду ступая. По волнам тепла почувствовал девицу парень.

— Не оборачивайся, — прошептала Радмила. — Что бы ни увидел — с места не сходи, пока не скажу.

Робко ладонь на спину Северину меж лопаток положила — аккурат на место оставшегося шрама от раны. Рука теплая, чуть подрагивает.

— Вода-Живица, дай частицу сил своих этому человеку. Не для злого умысла — для труда благого. Прошу за него и кланяюсь тебе.

Рябь по воде пошла. Будто бы что-то мимо проплыло, чуть ноги задев. Месяц позади был, ярко светил, но все равно в тенях обманчивых не видать ничего.

Радмила ближе подошла, глаза Северину прикрыла, — едва рук хватило, чтоб парня обнять, грудью к нему прильнула. Сквозь мокрую одежду почувствовал тепло тела девицы — мурашки по коже бегают, ежится. Северин до ее рук дотронулся, согревая.

Трепет в душе Северина появился, взбаламутил чувства, взволновал. Такого с кончины родителей не бывало. Пламя, что лишь искрами едва пробивалось из-под пепла, с новой силой в сердце разгорелось.

Радмила, правую руку на плечо парню положив, левую к его сердцу приставила. Дыхание девицы Северина по хребту щекотало. Свои руки к ее прижимая, голову чуть к ворожее повернул, краем глаза распущенные волосы, месяцем благословленные, углядел.

Увидел, что вокруг них плавало, но не испугался: поверх воды глаза блестят, как светлячки, сквозь черную гладь видно, как длинные космы плывут, хоровод мавок повторяя.

Расправила в стороны руки северянина ворожея да опустила их в воду.

Кто-то еще до рук Северина дотронулся, что-то надел. Пропали мавки из виду.

— Браслеты эти не снимай, — молвила Радмила. — Они тебя от Беса спрячут.

Отпустила. Легонько в спину толкнула.

— Иди и не оглядывайся. На берегу твоя одежда лежит. Тропа от берега прямиком через рощу к Белокраю выведет. Дом старосты Вышемира быстро узнаешь.

Гром ближе ударил, почти над самой Поганой Пущей. Борясь с желанием на Радмилу взглянуть, вышел из воды Северин, а за спиной голоса шепчут: