Больше он ничего не сказал. Повесил трубку и какое-то время прижимался лбом к таксофону. Одну вещь Гордей понял отчетливо — брат гораздо сильнее его, хоть и всю жизнь он считал иначе. И сила Калины именно в доброте, которой Гордею еще только предстоит научиться.
Мне кажется, я сошла с ума. Ни о чем больше не могла думать, как о предстоящей поездке. Считала часы до отправления. Видела, какой хмурый и напряженный стал Гордей, но не хотела даже спрашивать, что его тревожит. Я до ужаса боялась, что что-то может пойти не так, и в самый последний момент наша поездка может отмениться. И это станет крахом всему, а чему именно я и сама не знала. Только мысли эти, как я не гнала их, постоянно лезли в голову.
Особенно тяжело было засыпать вечерами. А по ночам мне снилось столько снов, сколько не видела за всю свою жизнь. И во всех них было море. Я точно знала, какое оно, хоть и никогда его не видела. Во сне я купалась в море, ощущая его горько-соленый вкус. А может это были мои слезы, в которых я просыпалась каждое утро. Что заставляло меня плакать, не помнила, но в какой-то момент море исчезало, и место его в моих снах занимала чернота. Что-то в ней происходило, но это не отпечатывалось в памяти. И лишь слезы намекали на то, что ничего хорошего я там не видела.
Но как бы там ни было, я была счастлива в эти последние дни в городе. Счастлива ожиданием перемен и предвкушением новых впечатлений.
Когда Гордей сообщил, что документы наши готовы, я едва не задушила его в объятьях. У меня даже получилось вызвать улыбку на этом суровом лице, что случалось в последнее время очень редко. Чаще он или уходил из дома, или часами просиживал, о чем-то размышляя.
Вот и сегодня, в нашу последнюю ночь здесь, он вернулся поздно, когда я уже была в постели и страдала от бессонницы. Чтоб не волновать его еще и из-за этого, мне пришлось притвориться спящей.
В темноте ночи я рассматривала лицо Гордея. Света, что давали уличные фонари, было достаточно, чтобы видеть очертания. Крепко спящий он мне казался таким спокойным и надежным. Захотелось придвинуться к нему ближе, прижаться всем телом. Пусть он обхватит меня руками, как делает это всегда, и уткнется лицом в шею. Я буду чувствовать его горячее дыхание и точно знать, что он рядом и не бросит меня одну. А потом мы займемся любовью, и снова он доведет меня до сумасшествия своими ласками.
А ведь уже дня три, как у нас ничего не было. Он словно чувствовал мое настроение и не прикасался ко мне. Я же вообще ничего не соображала — превратилась в восторженную дурочку. Зато сейчас, лежа рядом с этим мужчиной, понимала, что во мне растет желание, что еще чуть-чуть и я начну приставать к нему сама. Но я не должна… пусть хоть он выспится.
Не в силах больше лежать и не ворочаться, чтоб не разбудить Гордея, я встала и прокралась на кухню. Там распахнула настежь окно и устроилась на подоконнике, глядя на луну и впитывая в себя тепло летней ночи.
Полнолуние прошло, и ночное светило убывало, но все равно оно нависало над спящими людьми светящимся почти полным диском и мне сейчас внушало неясные опасения. И чем дольше я на него смотрела, тем отчетливее понимала, что картинка меняется. Очертания луны расплывались, и свет от нее расползался во все стороны. Сначала он смотрелся неясными кляксами, но совсем скоро эти кляксы принялись сливаться друг с другом. Вокруг луны проступала картинка, смысл которой пока для меня оставался непонятным. Вспомнились слова бабушки.
Неужто это и есть то, о чем говорила бабушка? И неужели уже тогда она чувствовала, что останусь я в нашем роду одна, и луна посчитает меня за старейшину рода. Ведь разговор этот случился уже очень давно, когда я едва шагнула в пору юности. Тогда еще я не дала себе зарок на всю жизнь, что не допущу появления на свет проклятого младенца. А бабушка об этом моем слове самой себе так и не узнала. Сначала я не хотела ее расстраивать, а потом уже было поздно что-то менять. Эта тайна так и жила во мне до сегодняшнего дня.
Я упорно продолжала смотреть на луну, чувствуя, как слезятся глаза от долгого немигания. Теперь уже у меня не осталось сомнений — луна давала мне знак. Я видела девушку с младенцем на руках, и свет от этой девушки бил направленно в меня. Я знала точно, что должно произойти, если уже не случилось. Руки мои невольно прижались к животу. Духи туманных ведьм-мучениц, умоляю вас не допустить этого! Если семя уже дало ростки во мне, то прошу вас вытравить его, пока еще не поздно, пока это всего лишь крошечный эмбрион, а не человеческий зародыш! Если этого не произошло, то и впредь молю не допускать такой вероятности. Ведь я знаю, что после того, как получила лунный знак и благословение, сама вытравить плод уже не смогу. Но и допустить его появления на свет нельзя!
Слезы катились из моих глаз, а луна словно прощалась со мной навсегда. Свечение ее становилось все бледнее. Туман заволакивал картинку девушки с младенцем на руках, пока и само светило не погасло, скрытое густой пеленой.
А потом небо прорезала яркая молния, и громыхнуло так, что я едва не свалилась с подоконника. Показалось, что взорвалось что-то прямо над моей головой. И хлынул дождь. И молнии принялись сверкать одна за другой, пока я окончательно не оглохла от грома и не перестала соображать.
Сильные руки стащили меня с подоконника и захлопнули окно. Только и поняла, что умудрилась насквозь промокнуть. Сорочку Гордей порвал прямо на мне и закутал меня в огромное махровое полотенце, которым сначала растер все мое тело. Все это он проделывал молча. И лишь когда сел сам в кресло, а меня, туго спеленатую, усадил к себе на колени, грозно прорычал мне в лицо:
— Что ты творишь?! Никогда не слышала, как опасна молния, что сверкает так близко?!
Отчего-то его короткая речь вызвала у меня лишь новый поток слез. Перед тем, как припасть к плечу Гордея, чтоб нарыдаться всласть, я успела заметить его растерянность, что пришла на смену злости.
— Успокоилась? — спросил он через какое-то время, когда рыдания мои перешли в редкие всхлипы, а поток слез иссяк. Я мелко затрясла головой, что означало «да», не в силах оторваться от его теплого и вкусно пахнущего плеча. — Тогда, может расскажешь, что это было?
— Нервы, наверное, — глухо буркнула я, не желая развивать эту тему и уж точно не собираясь рассказывать Гордею правду.