Сегодня во всех моих владениях ты не найдешь ни одного из потомков пророка ислама, который бы находился в стесненном положении с точки зрения получаемого им материального содержания. До меня в мусульманских городах проживало около десяти тысяч потомков пророка (т. е. сеидов). Чтобы добыть себе хлеб насущный, они нищенствовали, просили подаяние, и я, питающий глубокое уважение к пророку и его потомкам, в счет «хомса» (т. е. пятой части любой военной добычи, идущей на содержание потомков и родичей пророка, вдов, сирот и нищих), существовавшего для потомков и родичей Мухаммада, специально для всех них я установил материальное содержание.
Ты не видел страны более благополучной, чем моя, и ни в одном крае, ни в какие времена подданные не жили в таком благополучии, как при моем правлении, ибо их никто не угнетает. Если воин или стражник, надзирающий за общественным порядком войдет в дом кого-либо из подданных и, как бывало раньше, потребует накормить его даром или захочет остаться в том доме против воли хозяев, быть ему за это обезглавленным.
Если солдат или страж, надзирающий за порядком купит что-либо у подданного и не уплатит за это общепринятую цену, как положено, быть ему за это обезглавленным. О, дети мои, вот вам мой совет, когда, после меня вы будете править страной, не проявляйте жалости ни к грабителям, ни к стражам порядка, ставшим сообщниками воров, ни к нищим, не наделенным на то правом. Уничтожайте их, и если не станете поступать именно таким образом, то лишитесь своих богатств. Вместо этого, почитайте потомков пророка и оказывайте покровительство ученым, поэтам, искусным мастерам. И берегитесь, воздерживайтесь от употребления вина, это серьезнейший порок, и если вы привержены этой пагубной привычке, вы неизбежно утратите власть над своей державой.
Итак, в городе Ташкенте не осталось в живых ни одного молодого мужчины, все они были убиты, были также убиты те из женщин, что противились, остались в живых лишь престарелые да дети, молодых женщин распределили между моими воинами.
Когда в городе больше не осталось добра, которое можно было бы унести, и все имущество убитого правителя Ташкента Эльджа Тиу Мухаммад Кулука было перевезено в Самарканд, я повелел снести городские стены, чтобы впредь никто не мог укрывшись за стенами Ташкента бунтовать и подниматься на борьбу против меня. После взятия Ташкента в Мавераннахре не осталось мест, не перешедших под моё владычество. После этого, в течение целых семи лет я целиком посвятил все свое время благоустройству Мавераннахра.
Я воздвиг в Самарканде великолепные мечети и сделал всевозможно красивыми города Самарканд, Бухару и даже Ташкент, прорыл многочисленные широкие каналы, отводящие воду из больших рек, Джейхуна и Сейхуна, чтобы жители, крестьяне Мавераннахра имели достаточно много воды для орошения своих полей.
Целинные земли, тысячелетиями нетронутые, были вспаханы мною под поля и каждое засеянное зерно на тех полях давало от двухсот до четырехсот зерен урожая. Все подданные, крестьяне Мавераннахра разбогатели от таких обильных урожаев, и в 775 году хиджры в Мавераннахре пшеницы было столь много, что крестьяне заполняли ею все свои закрома и помещения своих домов, и, несмотря на все это, значительное его количество осталось неубранным на полях и сгнило под дождем и снегом, ибо у крестьян уже не оставалось мест, где можно было бы хранить ту оставшуюся часть урожая. В течение тех семи лет, продлившихся от 770 до 777 года хиджры всеобщее благополучие, достаток и зажиточность моих подданных, наложили свой отпечаток так же и на меня, — у меня возникло большое стремление к женщинам. До того у меня было всего лишь две жены, и в течение тех семи лет я, взяв еще двух жен, понял, однако, что мне хочется еще больше женщин. Я, как мусульманин не вправе иметь более четырех жен, тем не менее, шариат дозволяет мужчине помимо четырех законных жен брать неограниченное число наложниц, и у меня их было бесчисленное множество.
Поскольку я крепкий мужчина, скажу правду и признаюсь, что за те семь лет спокойной жизни, наполненной наслаждениями от близости с красивыми женщинами, и потребления изысканных яств, я изрядно обленился. Не хочу сказать, что за те семь лет лености мною ничего не было сделано, хотя я и не ходил походом в края, где растут густые леса (имеются в виду просторы России, Сибири), тем не менее, я сделал многое для благоустройства Мавераннахра и Хорезма, и так благоустроил просторы между Абескунским (Каспийским) морем и дикими морозными степями (
О, читающий мое жизнеописание, знай же, что в течение тех семи лет я настолько обленился из-за общения с красивыми женщинами и употребления изысканной пищи, что больше не упражнялся в фехтовании, стрельбе из лука и метании копья. Я благодарю Аллаха за то, что в течение тех семи лет, посвященных плотским утехам, он не позволил мне забыть о необходимости строгого следования религиозным предписаниям и потому, я всегда своевременно совершал намаз, а во время месяца поста воздерживался от пищи, и никогда не случалось такого, чтобы солнце взошло и застало меня нечистым (т. е. неумытым, спящим). И тем не менее, вспоминая о тех семи годах, я испытываю чувство неописуемого стыда и раскаяния за свои вожделения, ибо я зря растратил целых семь лет лучшей поры своей жизни, принеся драгоценное время в жертву плотским утехам.
Есл: бы в ту попу, когда меня одолела лень, на Маверанчахр напал достаточно сильный враг, ему возможно удалось бы захватить мой престол, и умертвить меня самого. Я, будучи еще и учёным мужем, прочитавшим множество книг, знаю, что во всем мире, все цари и правители, нашедшие свою смерть от рук своих врагов, еще до своей гибели становились жертвами сладострастия, неги и лености. Тогда как правитель, не позволивший лени одолеть его, изнуряющий свое тело упорным трудом, проводящий всё свое время верхом на скакуне, целыми днями упражняющийся в сабельной рубке, стрельбе из лука и метании копья, постоянно заботящийся о состоянии своего войска, никогда не будет побежден врагом.
Дети и внуки мои, будьте бдительны, ибо бедой для правителей оборачиваются сладострастие и красивые женщины, никогда не подпадайте под их власть, для мужчины достаточно побыть с женщиной один лишь раз в неделю, преступать тот предел означает приверженность к сладострастию и неумение беречь отпущенные тебе жизненные силы. Спустя семь лет праздного времяпровождения, как-то я взял и вынул из ножен свою боевую саблю, которая будучи без ножен весила 1200 мискалей.
Помахав ею, я почувствовал, что моей руке тяжело, переместив клинок в левую руку, я почувствовал еще большую тяжесть.
А ведь семь лет назад эта сабля ощущалась в руке как легковесная деревянная палочка, и я с утра до вечера на поле битвы неустанно махал той тяжелой саблей, беря ее в каждую из обеих рук, не чувствуя никакой усталости. Тяжкий вздох вырвался из глубин моей души, и я понял, что именно развлечения истощали мои силы, и что истинным бедствием для мужчины является времяпровождение с красивыми, душистыми и нежными женщинами.
Надо сказать, что помимо развлечений и удовлетворения страсти с женщинами, развитию лени способствовало и то, что моя левая нога была покалечена.
Как я уже упоминал, после Ташкентской битвы я был ранен в колено, однако меня не взяла гангрена, и нога не почернела, но после выздоровления я стал хромать на левую ногу. И поскольку я уже не мог, как прежде прыгать и скакать, я утратил ловкость, и во мне возникла склонность к лени.
В гот день, когда я почувствовал, что сабля в моей руке кажется необычайно тяжелой, я сурово осудив себя, сказал: «О приверженец телесных радостей, даже охромев на одну ногу и не будучи в состоянии бегать и прыгать с прежней ловкостью, ты имеешь безупречные руки и плечи! Так почему же ты прекратил заниматься фехтованием, стрельбой из лука, остальными воинскими упражнениями. О, забывчивый, разве ты не помнишь, что те, кого ты погубил, прибирая к рукам их царства и владения, были к тому времени людьми уже утратившими своё мастерство сабельного боя и меткой стрельбы из лука, они отстранились от управления своим войском, держали его в бездеятельности, в результате чего и стала возможной твоя победа над ними. Неужели все твои старания в жизни сводятся лишь к тому, чтобы подобно животному быть озабоченным лишь тем, чтобы поесть и поспать, не стараясь завоевать хотя бы десятую часть пространств, завоеванных твоим славным предком Чингиз-ханом. Куда подевались устремления поры твоей юности?… Куда подевались те обязательства, что накладывал ты на себя, говоря, что завоюешь весь мир и, что по всему миру распространишь единую монету (т. е. денежную единицу), и что это будет твоя монета, и что весь мир будет управляться, будучи подвластным лишь одной Лесе (то есть закону) и это будет твоя Леса».
Настолько были те угрызения, что тотчас же я решил покончить со спокойной жизнью и первым условием для себя я поставил — выехать из Самарканда, подальше от всех своих красивых женщин, жить за городом, в степи. Я велел я привести моего коня и сказал, чтобы разбили лагерь в местности, расположенной в шести фарсангах от Самарканда.
Когда доехал я до того места, лагерь еще не был разбит, и я, воздев руки к небу, сказал: «Аллах всемогущий, будь же свидетелем, я обязуюсь с нынешнего дня не общаться более с женщиной, разве, что воротясь с поля битвы и, то, один лишь раз в неделю. Так же обязуюсь с сегодняшнего дня, пока живу в этом мире — воздерживаться от лени и не пропускать ни одного дня без того, чтобы не заниматься упражнениями по воинскому искусству и не предаваться отдыху, разве что, в перерывах между двумя очередными битвами, да и то в течение короткого промежутка времени. Так же обязуюсь, что постоянным местом моего проживания будет военный лагерь, и я не буду вступать в пределы города, разве что, в случае настоятельной на то необходимости».
С того дня по нынешний минуло тридцать лет, и я все это время провел в степи и не вступал в городские пределы без крайней на то необходимости. На протяжении этих тридцати лет, насколько возможно, я избегал общения с молодыми женщинами. В иные годы, даже зимнее время я проводил в степи, и сколько раз случалось, что, встав рано на рассвете, чтобы совершить предутреннюю молитву, я видел, что вся степь вокруг белым-бела от выпавшего снега. Помню, как однажды утром, по окончании намаза, когда рассвело и в моей юрте начали собираться мои приближенные, я вытащил из своего кармана полную пригоршню золотых монет и сказал им, что эти монеты достанутся тому, кто назовет аят из Корана, в котором имеется упоминание о белом снеге. Поскольку в тот день вся степь была покрыта белым снегом, все наши разговоры неизбежно сводились к именно той теме. Мои приближенные разошлись по своим юртам и все, кто имел с собою Коран, положив его перед собой начали усиленно искать аят, в котором имелось бы упоминание о снеге. Я же, помнивший весь Коран наизусть, знал, что в Божественной этой книге не упоминают ни слова, о снеге, так как в Аравии не выпадает снега. Однако желал я знать, насколько сведущи мои приближенные в содержании Божественной Книги.
После полудня собрал я их и сказал: «Если бы вы читали Коран, то знали бы, что в нем нет упоминания о снеге». В ответ на то мой старший сын молвил: «О, повелитель, тогда почему же Аллах изрек в Коране: «Нет ничего мокрого или сухого, о котором не упоминалось бы в истинно Священной Книге».