Шофер, очень возбужденный, выскочил, но, поскольку ни я, ни Людвиг никогда и ничего не слышали о Барри Джиббе, то мы преспокойно продолжали болтать на заднем сиденье. Приспустив окна, мы даже выкурили по сигаретке.
– Решительно, Биконсфилд очень романтическое местечко, правда, Тамара? Я так и вижу за этими вечно запертыми дверями и Эркюлей Пуаро, и множество мисс Марпл – как они склонились над кисейными графинями, которых так изысканно закололи кинжалом.
Невольно рассмеявшись, я рассказала Людвигу, что и сама послужила Агате Кристи прототипом для персонажа по имени Анна Денмен – Анна Карсавина в романе «Мертвый Арлекин» или «Тропа Арлекина», уже не помню, и что он есть в сборнике, вышедшем по-французски под названием «Путешествие мистера Куинна».
Когда мы вернулись в пансион и я пришла к себе, меня уже ждала Эмильенна, очень оживленная.
– Так вы ездили с господином Людвигом, мадам Карсавина? Ух ты, а съемки в городе видели? Это будет короткометражка с Барри Джиббом, солистом группы «БиДжиз», у него тут, в Биконсфилде, такая вилла, что сам Голливуд отдыхает… Ну да, он поет ту самую песню «Массачусетс», которая вам так нравится… Ему только что присвоили звание «Самый обольстительный мужчина 1969 года»!
И вот, напевая дуэтом с Эмильенной «Массачусетс», я в нетерпении вскрыла конверт, отданный мне Людвигом. В нем была вырезка из прессы 1927 года. Статья под названием «Ля Куполь – новый храм распутства?» была подписана неким Петьоном де Вистром, светским хроникером журнала «Ценности и традиция».
Как и подобает истинному меценату, донельзя развращенному роскошью, стремящемуся догонять, а то и опережать тенденции нынешнего дня, – богатейший граф Этьен де Бомон предпочел отпраздновать с друзьями Рождество не у себя в особняке, что в доме номер одиннадцать по улице Массеран, а в «Ля Куполь» – шикарной пивной, открывшейся несколько дней назад с большой помпой в доме номер сто два по бульвару Монпарнас. Монпарнас и впрямь превратился в квартал, где нужно развлекаться, с тех пор как развлекаться стало категорическим императивом всего Парижа. Этот бывший дровяной склад площадью почти в тысячу квадратных метров, чье название выбрано с единственной целью – затмить соседние «Дом» и «Ротонду», был перекуплен двумя оверньцами, которые перестроили и за немалые денежки отделали его в стиле ар-деко – слегка чопорном, так что нам впору пожалеть о барочных излишествах ар-нуво. Это пространство наскоро оборудовали под ресторан на первом этаже и «танцпол» в подвале, поскольку «пританцовывать, встав в круг на полу» – вот что ныне производит настоящий фурор.
Воистину кажется, что видные аристократические семьи отказываются ради своих вечеринок от спокойных салонов, чтобы вульгарно отплясывать со всяким сбродом в общественных местах. И пусть даже Этьен де Бомон на 25 декабря снял все помещение «Ля Куполь» – что ни говори, а пивная всегда останется пивной. А мы или идем в ногу со временем, или нет.
Самая разношерстная толпа устремилась в тот вечер к дверям «Ля Куполь». Не все накануне посещали храм, чтобы отпраздновать рождение Христа (стоило только взглянуть на порочные физиономии кое-кого из гостей), но среди таковых, или по крайней мере я надеюсь на это, был аббат Мюнье, приехавший первым, ведь он любит рано ложиться спать. Ясноглазый, с боевито вздернутым вихром, этот надежнейший исповедник и уже два десятилетия конфидент всех парижских знаменитостей, несомненно запишет много интересного в своем дневнике (который он, говорят, ведет уже лет пятьдесят) о Рождестве 1927 года!
Встав в самом центре необъятной залы, обшитой древесиной лимонника, с четырьмя центральными пилястрами, отделанными недавно разработанным материалом под названием
Новая музыка ни гроша не стоит. Как не пожалеть о гении столь французском, о композиторе столь патриотичном, покинувшем нас несколько лет назад, – я говорю о Камилле Сен-Сансе, – когда нам навязывают какие-то русские фанфары (Стравинский, Прокофьев), терзающие наш слух, точно стук и звон кастрюль?
Прокофьев, тощая рыжая каланча, однако же ценитель веселья и светских развлечений, выглядел удрученным. Его балет, вдохновленный политикой НЭПа, – «Стальной скок», – провалился. Что ж, заметим, что с таким названием зал можно было заранее «опечатывать»! Кроме того, Стравинский бросил тень на его репутацию: он-де, Прокофьев, дошел до того, что мечтает вернуться в… СССР.
Граф де Бомон в рамках этих «Парижских вечеринок», которые сам же и устраивал, финансово поддерживал спектакли, разумеется, в пользу благотворительных учреждений, но они не делают никакой чести его вкусу. Как, например, этот балет – ни рыба ни мясо, – весьма точно окрещенный «Салатом», на музыку композитора-модерниста Дариуса Мийо, хореография которого была поручена одному из тех гомосексуалистов, что заправляют в среде танца с легкой руки Дягилева: Леониду Мясину. Не удостоим ни словом блеклые декорации, придуманные для этого «салата по-русски» художником Браком – неизвестно, к какому из «измов» авангарда он себя причисляет, но его работы Этьен де Бомон приобретает на деньги, вырученные от продажи своих фамильных портретов; после Пикассо теперь Брак – художник-талисман и для возбужденного Дягилева, теряющего рассудок от всего нового.
Эти «Русские балеты», которые мы знали как истинно русские (ах, что за «Половецкие пляски»! ах, каков «Петрушка»!), продолжают с каждым годом терять все больше признаков живой души. Ладно бы еще «Лани», восхитительно женственные, но какое глубокое разочарование ожидало меня после «Докучных» на музыку Жоржа Орика, где Бронислава Нижинская, переодетая мужчиной, позволяет себе танцевать с женоподобным партнером, встающим на пуанты, или «Лиса» по тексту Рамю, от которого я вовсе речи лишился. Что может выглядеть еще гротескнее, чем этот лис, бросающийся на петушка, переодетого монашкой?
Между нами говоря, я не пойму, что особенного Дягилев находит в этой Группе шести (Орик, Дюрей, Онеггер, Мийо, Пуленк и среди них одна женщина с выразительным именем Жермен Тайефер) – компании сверх меры разрекламированных композиторов, объединенных разве что только общей ненавистью и к Вагнеру, и к Дебюсси. Их кипучие и слащавые партитуры, зачастую скрещенные с дешевыми мотивчиками джаза, свинга и прочих экзотических ритмов, повергают публику в изумление, ведрами выливая на нее лимонад. И до чего же подобные ребяческие выходки типичны для фривольных времен, утративших все опоры – и эстетические, и моральные.
Уточним, что семейство Бомон, уже ставшее легендарным, судя по успеху пьесы Эжена Бурде «Цветущий горошек», из которой вполне ясно, что на сцене изображены именно они, – и по слухам, «Бал у графа д’Оржель» покойного Реймона Радиге якобы описывал одну из их вечеринок, – не имеет себе равных в пристрастии ко всему сразу и ни к чему в отдельности, к путанице жанров и умении рушить все классовые преграды. Так, у них можно встретить Дмитрия Павловича – родовитого князя, избавившего Россию от шарлатана Распутина, – а появляется он с той малышкой-портнихой Габриэль Шанель, что в прошлом отплясывала в кафешантане «Мулен», а теперь, щеголяя в деревенских жилетках в обтяжку и полосатых шортах из джерси, сделала этим предметам одежды такую бесстыдную рекламу в безвкусном балете «Голубой экспресс», любимчике светских дамочек.
А когда смотришь, как Франсуа Гюго, правнук писателя, поставщик пуговиц и фальшивых драгоценностей для все той же Коко Шанель, и его сводный брат – декоратор Жан Гюго (с им же самим выряженной супругой, Валентиной Гросс, художницей со скандальной репутацией) растрачивают свой талант, прислуживая композитору Эрику Сати, так похожему на потешный огонек, или яростно продвигая Макса Эрнста или Макса Жакоба, – невольно спрашиваешь себя, что сказал бы о таком упадке нравов великий Виктор Гюго!
Заметим то же самое и о Валентине де Сен-Пуэн – нам сообщили, что она из потомков Ламартина. Эта претенциозная «феминистка», муза футуристов, написавшая «Инцест» и «Манифест роскоши», перешла… в магометанство!
И бесстыдному разврату предается не только высокородная знать, которой мало частого общения с порочными художниками и писателями. Так, маркиза Луиза Казати, новоиспеченная собственница Дворца Роз покойного Робера де Монтескью в Везине, решила расточить и жизнь, и состояние на причуды и распутные кутежи. Стоит только взглянуть на ее вид, которым она так бахвалилась в «Ля Куполь» (красный парик, полностью просвечивающее платье, сшитое в виде труб, подвески с блестящей бахромой вместо сережек в ушах, а на шее – колье из лампочек), – и как тут отчасти не поверить слухам, бродящим там и сям про эту итальянскую аристократку, надушенную пачулями как кокотка, супругу (разведенную!) маркиза Камилло Казати Стампа ди Сончино.
Рассказывают, что она ищет забвения, развлекаясь на балах, приемах и празднествах, при этом не преминув посвящать целые дни тому, чтобы накраситься, напудриться, причесаться и примерить мильон платьев из гардероба, сшитых у Уорта, Пуаре, Вьонне, Фортуни, Пату, Дусе и у Бакста-Пакен, – светские выходы и самолюбование стали смыслом жизни этой взбалмошной маркизы, обделенной, по-видимому, какой бы то ни было внутренней духовной жизнью. Тем не менее футуристская интеллигенция короновала ее своей «музой», прельстившись эксцентричными выходками, которые, по их мнению, не что иное, как переосмысление философских проблем и политическое бунтарство. Принимать гостей в туфлях, украшенных сверкающими бриллиантами, с живым удавом на шее вместо пелеринки и водя на поводке гепарда! Изображать роковых женщин, одаривая своей благосклонностью всех, кто, будь то мужчина или женщина, сверкает фальшивым блеском, – вот они, героические подвиги нынешних эгерий!