Неужели люди вокруг, которые смеются так, словно в их жизни нет боли и страданий, глупые? Он очень хотел найти неглупых счастливых, чтобы понять, как им это удается. На первый взгляд кажется, что таких нет.

Он не помнил, когда в последний раз улыбался. Наверное, когда была семья. В воображении сын улыбался, словно глупый, но глупым он не был, как и его мать. Только она не улыбалась никогда — не было поводов для радости, ни единого, никогда. Она всегда трезво смотрела на мир, на наполняющие его вещи и не собиралась питаться иллюзиями, понимая, что в конце пути только смерть. Поэтому их совместная жизнь продлилась недолго — каких-то пять лет, за которые они успели стать единым, произвести на свет сына и превратиться в заклятых врагов.

Не без труда, но урегулировали. Встретились в суде, потом в полиции, посетили престарелого авторитета, который решал вопросы мирового масштаба и подрабатывал разруливанием семейных дел. Этими решениями оба остались недовольны.

Они выработали свое — никогда не встречаться, исчезнуть из жизни друг друга и навсегда забыть, что когда-то были вместе. Это все, что смогли. Единственный компромисс. Только сейчас он понимает, что это решение отняло больше, чем дало. У него нет ее, нет сына, нет жизни. У него ничего нет, кроме кейсов.

Он стал человеком, которому нечего терять. И он живет так уже десять долгих лет, наполненных чужими проблемами, чужой властью и деньгами. В основном чужими, но немного — своими. Для кого-то этих денег более, чем достаточно. Опять-таки, если остановить половину пешеходной улицы и спросить у каждого, сколько денег нужно для счастья, они назовут сумму, которая примерно равна его состоянию. Им больше ничего не нужно бы было, они бы только и стали думать о том, как теперь все это потратить, чтобы и beautiful life обеспечить, и в кубышку положить.

У него с деньгами другие отношения. Они ему не нужны. Была бы возможность, он бы сделал кастрацию денег — удалил их из жизни и забыл навсегда. Но нельзя. Иначе ничего не работает. Люди вокруг контролируются только бесконечными, ненасытными заработками. Те, которым деньги не нужны, неподконтрольны, и с ними приходится разбираться.

Пешеходная зона улочки заканчивается очень странной развилкой. В одну сторону — большой парк, ни начала, ни конца: ты входишь в него как-то сбоку и не понимаешь, куда двигаться дальше; в другую — переход на оживленную часть другой улицы, где есть полоса для движения автомобилей. Там галдеж, нервные, визгливые пробки, нетерпеливые пешеходы, бегущие прямо по маслянистым блямбам крови или солидола на асфальте. Он в нерешительности остановился и достал телефон. Вызвал приложение с интерактивной картой и посмотрел, куда ведет каждая из дорог. Если пересечь парк, попадешь в центр города, в самую гущу вечерних прогулок, иностранцев, бесконечных вспышек камер и людской радости; если перебежать дорогу и пройти вдоль тротуара несколько километров против движения, то попадешь в другую часть города, где еще больше вечерних тинейджеров — в Академгородок.

Ему не хотелось ни в одну сторону, ни в другую, поэтому он развернулся и пошел обратно. Волосы намокли, покрылись тонкой пленкой влаги, трогать их неприятно. Крохотные дождевые капли стекали на лицо, раздражая своей навязчивостью. Он никогда не носил зонт, предпочитая вообще не выходить на улицу в дождь, а если тот настигал внезапно, как сегодня, то просто терпел, потому что идти под синтетическим куполом ему не нравилось с детства. Да и вообще — это не дождь, а моросящее нечто, ничего серьезного.

В кармане джинсов провибрировал телефон. Он прочитал сообщение. Адрес и время, совсем близко и скоро, через двадцать минут. Успеет дойти пешком, по пути захватить кофе в картонном стаканчике.

В такие минуты — перед встречей с клиентом, когда еще ничего не известно и можно придумать для себя историю о проблеме, которую ему предстоит решить, — он чувствовал себя чуточку нормальным. Как если бы он врач, которого позвали в палату, — экстренно, неотложно. Неизвестно, с чем придется столкнуться: возможно, там уже обустроилась смерть и с насмешкой наблюдает за волнующимися родственниками, суетящимися врачами, в то время как умирающий уже ее видит и оцепенел от страха, понимая, что иного пути из палаты не будет. И есть только один шанс, и он его несет в палату, командует, как закупорить дверь в тот мир хотя бы на некоторое время. Победить проблему иногда бывает не только важно и нужно, но еще и приятно, ведь это доброе дело.

Его дела никогда не были добрыми, в их начале всегда зло. Неотвратимое, неоспоримое, неоправданное. С ним можно только смириться и сотрудничать.

Он вычислил ее сразу: привлекательная девушка, моложе тридцати. Состоятельная, уверенно держится. Тонкая сигаретка слегка вибрирует в руках, выдавая волнение. Не озирается по сторонам, сидит на лавочке и смотрит на прохожих. Знает, что к ней подсядут и спросят, терпеливо ждет. Он немного постоял, глядя, как она мучительно пытается принять то самое страшное решение, которое созрело внутри. Как пытается бороться со злом. Всегда есть шанс отказаться, всегда и во всем. Но если она здесь, на этой скамейке, сидит и ждет, курит сигарету, то зло уже победило. И не ему ее судить.

— Здравствуйте. У вас не найдется нескольких минут поговорить о Боге? — спросил он у нее.

Она кивнула, и он сел рядом.

— Это очень странное место для встречи, — сказала она. — Я не чувствую себя в безопасности.

— Для такой встречи не бывает безопасных мест, — сказал он. — В любом месте вы будете себя так чувствовать. Не бойтесь, вы всего лишь рассказываете мне сюжет книги, которую прочитали вчера. Это ваша работа.

Она посмотрела на него недоумевающе, а потом кивнула. Сделала глубокую затяжку и выпустила облако густого дыма в низкое серое небо. Он дал себе последнюю иллюзию в этот вечер: в облаке растворились остатки доброты, которые были в ней.

— Некоторое время назад был осужден за изнасилование и убийство один человек. Он не виновен ни в изнасиловании, ни в убийстве. Это моя гипотеза. Это то, с чем я живу. Доказательств нет, но я знаю, что осужден он был без них. В суде оказалось достаточно показаний одного свидетеля, который не мог быть там, не мог ничего видеть и не мог утверждать, что изнасилование и убийство были совершены осужденным. Он солгал в суде.

— Изнасилование и убийство были? — спросил он.

— Да, — ответила она.