Четыреста – пятьсот лет назад за счет самых жестоких мер, впрочем для Средних веков вполне естественных, биологический формат человека удалось удержать.

Однако нет никакой уверенности, что это удастся сделать сейчас.

В наше время расслоение «человека разумного», его биологическая полиморфность, влекущая за собой новые стратегии бытия, является уже не внутренним эволюционным потенциалом, который можно отрегулировать с помощью социальных средств, а насущной цивилизационной потребностью, обостряющейся с каждым днем. Альтернативой ей предстает глобальная технологическая катастрофа.

Вряд ли поэтому антропогенез удастся остановить.

В результате главной коллизией, поляризующей современность, становится опять-таки не конфликт «Запад – Юг», не антагонизм между индустриальной и когнитивной (постиндустриальной) стратами мира – хотя, конечно, этот процесс тоже получит развитие – базисной коллизией наших дней становится противоречие между «человеческими» и «нечеловеческими» элементами миросознания. Потому что различия между Югом и Западом, между мусульманами и христианами, между русскими и китайцами (индусами, арабами, европейцами) может оказаться значительно меньше, чем различия между «цветными» гендерами и гендерами традиционными, между «элоями» и «морлоками», между люденами и людьми.

Подчеркнем еще раз принципиальную новизну нынешнего биологического пейзажа. Разумеется, определенное расслоение человека – «гендерное», «когнитивное» или «техногенное» – в том или ином виде существовало всегда. Оно всегда оказывало прямое или подспудное влияние на ход истории. Однако впервые со времени возникновения человечества складывается ситуация, когда эти различия могут быть генетически закреплены и, следовательно, привести к появлению на Земле новых видов людей.

Видимо, наша цивилизация действительно утрачивает антропоморфность.

Вид homo sapiens еще остается «sapiens», но постепенно перестает быть «homo».

Определяющим параметром личности становится не тело, а исключительно разум, который может базироваться на самых разных носителях.

Не стоит преувеличивать парадоксальность такого сценария. Психологически он уже подготовлен бурным расцветом фантастики, начавшимся еще в середине прошлого века. Рожденная научно-технической революцией, которая казалась тогда очередной панацеей, и захватывающая с тех пор поколение за поколением, в основном, разумеется, молодежь, фантастика, помимо всего остального, несет в себе важную цивилизационную функцию: в условиях начинающейся глобализации, в условиях прямого и непосредственного контакта разнообразных культур она преодолевает атавистическую ксенофобию, показывая, что «иное» заслуживает такого же уважения, как и «свое». «Ключом била жизнь. Чумазые детишки в лохмотьях играли с бесформенными антропоидами Капеллы, юными армадиллами с Карнеги-12, с марсианскими лягушатами. Сотни крохотных многоножек с Портмара сновали под ногами, словно ящерицы… Желтые птицы, похожие на страусов и покрытые мягкой золотистой чешуей, небрежно шествовали среди толпы, задрав головы и вращая громадными глазами» (22).

Одновременно в конце ХХ века резко ослабевает нормирующая роль мировых религий. Заметим, что восточная трансценденция с ее непрерывными циклами инкарнаций, то есть переселения душ в различные зооморфные сущности: животных, птиц, насекомых, к облику носителя разума всегда относилась индифферентно, рассматривая собственно человека лишь как одну из промежуточных трансформаций. Проблема антропоморфности разума здесь вообще не стоит. Растворение человека в природе для восточных цивилизаций (культур) – процесс естественный. А что касается западной трансценденции, первоначально имевшей внешний «божественный» эталон, то это ее регламентирующее начало постепенно становится все более и более неопределенным.

Исторически это выглядит следующим образом. Яхве, воплощающий собою иудаизм, еще сохраняет многие человеческие черты: он гневен, нетерпелив, своенравен, подозрителен, мстителен. Он может покарать свой народ даже за мелкие прегрешения. Он требует от верующих в него самых немыслимых жертв. Фактически, это не бог, это – всемогущий, гипертрофированный человек, со всеми отрицательными характеристиками, присущими человеку. С другой стороны, Христос, воплощающий собой христианство, напротив, практически все негативные качества уже утрачивает. Конечно, в земной своей жизни он еще выступает в человеческом облике, однако уже без той вечной «тени», которую человек обязательно отбрасывает в повседневности. Мирских слабостей у него почти нет. Христос – это не человек, это – идеал человека. Еще выше степень абстрагирования в следующем мистическом статусе. Аллах, воплощающий собою ислам, не обладает вообще никакими человеческими особенностями. Аллаху не свойственны ни рассуждения, ни эмоции, и мы можем сказать о нем только одно: он – всемогущ. Правда, Аллах еще сохраняет контакт с людьми, который осуществляется главным образом через молитву, зато данный параметр исчезает у гегелевской абсолютной идеи. Это уже полностью обезличенное, нейтральное, ни в чем не персонифицированное начало: повлиять на него нельзя, его можно лишь в какой-то мере познать и затем действовать в соответствии с его фундаментальными характеристиками. И, наконец, последний по времени шаг – законы природы. Абсолютная идея растворяется в начальной объективности мира. Она теряет всякую телеологическую направленность и теперь идет в пустоту, не размеченную никакими метафизическими аксиомами. Неизвестность, с которой имеет дело наука, не может быть персонифицирована по определению. В научных координатах она так и останется неизвестностью.

Развоплощение человека есть следствие развоплощения бога, редукции того метафизического оператора, который ранее поддерживал четкий антропоморфный формат.

Сейчас этот механизм уже не работает.

Впрочем, нынешнюю ситуацию можно интерпретировать и в других эволюционных координатах, рассматривая возникающую полиморфность современного человека как неизбежное и потому вполне прогнозируемое проявление принципа «нефункционального разнообразия»: в предкризисные эпохи система накапливает формально «ненужные», «бесполезные» изменения, тем самым расширяя ресурс для последующей интеграции (23).

То есть антропогенная революция, которая сейчас начинается, есть закономерный ответ homo sapiens на вызов Нового времени.

Так или иначе, но главный вопрос, который затмевает собой все остальные, это – что есть человек? Сможет ли он как-то реинтегрировать свою начальную сущность, пусть даже в такой странной форме, о которой мы сейчас просто не подозреваем, или он необратимо разделится на множество «носителей разума», на множество эволюционных отдельностей, противостоящих друг другу и ведущих между собой ожесточенную конкуренцию за выживание в когнитивной эпохе?

В этой связи новую ценность приобретают мысли о ноосфере, высказанные еще В. И. Вернадским. Человек – это лишь часть мира (Вселенной), и его эволюция должна быть сопряжена с эволюцией всего живого и неживого. Сапиентизация биоты, приближающая к человеку животный и растительный мир, конструирование «гуманизированных биоценозов», могущих составить биотехнологическую периферию цивилизации, – процесс тоже, видимо, неизбежный. «Сфера разума», которая в результате возникнет, вероятно, гармонизирует различные интеллектуальные сущности.

Во всяком случае, можно на это надеяться.