Ох, мамочки мои, что ж мне так хреново-то? Пытаюсь открыть глаза, но получается плохо, а когда все же удается разлепить свинцовые веки, то не вижу ничего, кроме сплошной пелены серого тумана. Внезапно из него проявляется лицо седого бородатого мужчины. Он что-то говорит, но я не слышу слов. Кто ты, старик? Может, апостол? Тогда я уже умер… А губы старика снова шевелятся. По артикуляции умудряюсь разобрать вопрос:
— Как тебя зовут?
Бесконечно долго собираюсь с силами, чтобы ответить. Но все равно выходит только с третьей попытки: мой язык невообразимо распух и, заняв почти все место во рту, почти не шевелится. Наконец, на выдохе буквально выдавливаю из себя:
— Миша.
А потом липкая чернота снова смыкается вокруг.
Через некоторое время я снова выплываю из небытия. Теперь вижу перед собой лицо красивой женщины, нет, скорее — молодой девушки. А где старик? Пытаюсь ей улыбнуться. Но вместо этого снова теряю сознание.
Окончательно прихожу в себя от того, что по шее ползет какая-то наглая насекомая сволочь. Стряхиваю ладонью нахальную букашку и, слегка приподнявшись на локтях, верчу головой, пытаясь оценить обстановку. Получается плохо. Голова будто залита чугуном, а в ушах стоит громкий и противный писк. Судя по ощущениям, опять заработал небольшую контузию, но при падении ничего не сломал и даже сильно не ушиб. Шлема на голове нет, как нет и бронежилета, РДшки, РПС и автомата. О том, что у меня был «АПС», напоминает только пустая тактическая кобура из кордуры на правом бедре. Одежда, обувь и часы на месте. Так, значит, безоружен и беззащитен. Хреново… Ладно, продолжаем осмотр. На дворе — поздний вечер: уже севшее солнце еще подсвечивает снизу редкие темно-синие облака, а в почти черном небе уже ярко светят звезды. Лежу я прямо на земле во дворе какого-то сильно разрушенного дома. А вот это странно. Бой был утром, на дворе — почти ночь. «Командирские» мои стоят, но навскидку — что-то около девяти вечера. За это время меня должны были или боевики добить, или свои в госпиталь отвезти. Правда, остается еще один вариант. Самый фиговый — плен. Хотя, если вдуматься, они что, идиоты, возиться с пленным в Алпатове? Тут не горы, в которых они у себя дома, тут равнина, и с бесчувственным телом на загривке далеко не убежать. Опять же, пленного наверняка бы связали. Значит, не в плену… А где тогда?
Буквально в десятке метров от меня стоят две автомашины: весьма преклонных лет бортовой грузовик «ЗИЛ»-«Бычок» и некогда зеленый, а теперь просто сильно поржавевший армейский «УАЗ» без крыши, зато с пулеметной турелью, на которой установлен пулемет «ПК» с примкнутым патронным коробом-«соткой». На водительском сиденье спиной ко мне сидит, прижав к себе симоновский самозарядник, легко узнаваемый даже в темноте по характерному неотъемному штыку, какой-то мужик. Из-за машин слышны голоса. Откинувшись на спину, закрываю глаза, делая вид, что все еще не пришел в себя, а сам изо всех сил напрягаю слух, пытаясь сквозь перезвон в ушибленных барабанных перепонках разобрать разговор. Может, удастся хоть что-то важное или интересное услышать.
А за машинами спорят, судя по голосам, четверо мужчин. Причем спорят обо мне.
— А не дезертир ли он или бандит беглый? — предполагает первый.
— Не похож, — судя по голосу, говорит кто-то пожилой. — Уж больно чистый и опрятный, снаряжение дорогое, оружие хорошее. Да и в ориентировках на розыск никого похожего вроде не было. Так, Вить?
— Угу, — басом отвечает ему кто-то. — Примет у него — полно. Такого бы я точно запомнил. Нет его в розыске.
— Ну, тогда, может, он из ОВГ? Наших-то, что из Дорожной Стражи, что из комендатур, я всех если не по именам, то в лицо знаю. И из Червленной, и из Аргуна, и из Гора-Горского, — снова предлагает версию первый.
— Кстати, а вполне возможно, — поддерживает его еще один, с голосом молодым и звонким. — Снарягу-то его все видели, «АПС», «АКС» с «подствольником»… По-любому — ОсНаз или разведка!
— Ну, какой, нахрен, ОсНаз?! — прерывает его пожилой. — Ты еще свою любимую песню о Спецназе ГРУ начни опять! Шевроны его где, нашивки? А жетон?
— Ну, предположим, жетоны у него есть, целых два. Только чудные какие-то. А может, правда, Спецназ ГРУ?
— Вот, блин, так я и знал, завелась балаболка! — вздыхает пожилой. — Нету никакого Спецназа ГРУ. Сказки это все. Сразу после Большой Тьмы еще были. Лихие хлопцы, упокой Господь их души, головорезы почище нохчей из Непримиримых Тейпов. Да только во время Резни тринадцатого года и полегли все. Это тебя, сопливого, тогда еще и в проекте не было, а мне уже тридцать два исполнилось. Мы тогда в Ханкале круговую оборону держали, а они эвакуацию отсюда, из Наура и Чернокозово, прикрывали. Вот последние беженцы, что в Червленную прорвались, и рассказали, что погибли они все до единого. До последнего патрона держались, а потом вроде как в рукопашную пошли. Им поначалу еще думали памятник поставить, как более-менее на ноги встанем, да так и не собрались. То одно, то другое. А сейчас уже, считай, тридцать лет прошло, про ту историю и не помнит почти никто.
— Владимирыч, так тел-то никто не видел! — не унимается молодой. — Значит, мог кто-то выжить. А вот теперь…
— А вот теперь им всем было бы лет по пятьдесят минимум, — безапелляционно заявляет пожилой, которого назвали Владимировичем, — а то и шестьдесят с копейками. Ага, только у человека в таком возрасте и дел, что с автоматом по горам скакать! Юра, ты в своем уме вообще?!
— Да наемник он, ребята, точно вам говорю, — звучным басом снова вступает в спор Витя. — Кто еще, кроме наемника, будет на Терском фронте черный платок на голове носить? За такое и сами Вольные Стрелки по ушам настучат, коли узнают, и Непримиримые, ежели живым возьмут, на куски живьем пластать будут долго и с удовольствием. Не, ради понта никто черный платок таскать не будет — чревато.