– Серьезно?

– Конечно, серьезно. Я что, похож на клоуна?

– Ну и кто сюда ходил?

– Ты вроде умный. Слыхал когда-нибудь о посттравматическом стрессе?

Мартин кивает. Он не собирается признавать, что даже после года консультаций у психолога это состояние остается для него тайной, покрытой мраком.

– Что ж, одно время нашу страну буквально наводнили его жертвы, да. Только тогда он назывался по-другому. Военным неврозом, а может, и вообще никак. Тысячи людей, десятки тысяч. Те, кто вернулся с Западного фронта. Позднее к ним добавились те, кто сражался с Гитлером и япошками. Кто без рук, кто без ног, глухие, слепые. Больные сифилисом, трипаком, туберкулезом. Встречались и похлеще. Мерзкие, опасные, вечно пьяные люди. Скитались по аграрным районам, во времена Великой депрессии аж целыми стадами, с места на место, будто овцы, разве что не на бойню, а с нее. Видал тот памятник на перекрестке у пивной? Та еще шуточка. Их отлили в бронзе, подняли на пьедестал, назвали героями. Правда, некоторые из тех, чьи имена вырезаны на том самом памятнике, при ином раскладе закончили бы свои дни в местах вроде этого. Такие винные салуны были повсюду, что в городах, что в буше[14]. Каждый сельский городок один да имел. В те времена жизнь сильно отличалась. Ни тебе медицинских страховок, ни льгот. Люди сами лечились. Такие салуны продавали отнюдь не приличное вино. Дешевое пойло – литрухи портвейна или хереса, самогон. Скверно, доступно, убойно. Вот здесь они и сидели, те ходячие призраки, которых не привечали в гребаном «Коммерсанте».

– Вот уж не знал, – отвечает Мартин. – Значит, вы из тех ветеранов? Вьетнам?

– Я? Не-а. Если я и ветеран, то не военный.

– Тогда почему приходите сюда, а не в пивную? Или клуб?

– Потому что я немного похож на тех давнишних парней. Меня не привечают в приличных местах.

Да и потом, нравится мне здесь. Никто не действует на нервы.

– Почему не привечают? – допытывается Мартин.

Старик отпивает большой глоток.

– Пивная закрылась. Еще хочешь?

– Рановато для меня нажираться.

Мартин улавливает шорох. У стены, под скамьей, вдоль плинтуса крадется мышь.

– Я тут не особо любовью пользуюсь, – признается старик. – Не живу по общепринятым стандартам. Ты первый, кому я в этом году сказал больше трех слов.

– Тогда почему вы здесь остаетесь?

– Я тут вырос, здесь моя родина, и пошли все на хрен.

– Что вы сделали? Чем всех против себя настроили?