Бокал в его пальцах выглядел пойманным зверьком, излучавшим свет. Жидкость того же цвета, что и его глаза, лениво плескалась внутри, в сиянии солнечных лучей, под взглядом, устремленным сквозь полуопущенные веки. Поблескивающая поверхность напитка посылала на его лицо зайчики – прожилки жидкого золота.

Он опрокинул содержимое бокала в рот и в ожидании реакции организма принялся разглядывать стекло. В горле стало жечь, и в глазах как будто бы тоже – от света. Он осторожно и неторопливо покрутил бокал в руке, явно очарованный неровностью отшлифованных участков и шелковистой гладкостью непротравленных граней. Стекло сверкало, как сотня крохотных радуг. Тоненькие нити пузырьков в стройной ножке отливали золотом на фоне голубого неба, закручиваясь в двойную желобчатую спираль.

Он медленно опустил бокал, и его взгляд упал на безмолвный город. Прищурившись, он смотрел поверх крыш, шпилей и башен, поверх куп деревьев в редких и пыльных парках, и дальше, поверх зубчатой городской стены – туда, где под ясным небом в зыбком мареве лежали бледные поля и подернутые голубоватой дымкой холмы.

Не отрывая глаз от этой картины, он внезапно дернул рукой и бросил бокал через плечо в прохладный темноватый зал. Бокал исчез, затем раздался звон стекла.

– Ты урод, – сказал через несколько секунд чей-то голос, звучавший приглушенно и в то же время невнятно. – Я думал, это тяжелая артиллерия. Чуть не обделался. Ты хочешь, чтобы тут все было в дерьме?… О черт, я еще и порезался… кровь идет.

Последовала еще пауза.

– Ты слышишь?

Затем приглушенный, невнятный голос зазвучал чуть громче:

– У меня кровь идет. Ты хочешь, чтобы тут все было в дерьме и благородной крови?

Раздались скрежет и звяканье, потом настала тишина.

– Ты поганец, – заключил голос.

Молодой человек на балконе отвернулся от притягивавшего его взгляд города и, чуть пошатываясь, направился в гулкий, прохладный зал. Он шагал по тысячелетней мозаике: пол недавно покрыли прозрачной износостойкой пленкой, чтобы защитить крохотные кусочки керамики от разрушения. В центре зала стоял массивный резной банкетный стол, окруженный стульями. Вдоль стен расположились столы поменьше, низкие комоды и высокие буфеты – все массивные, из такого же темного дерева.

Некоторые стены были расписаны выцветшими, но до сих пор впечатляющими фресками, в основном на батальные сюжеты. На других стенах, выкрашенных в белый цвет, висело старое оружие, собранное в некое подобие мандал, – сотни пик, ножей, мечей и щитов, копий и булав, стрел и бол[1]. Щербатые лезвия, расположенные в виде огромных завитков, торчали, словно обломки, оставшиеся после невероятно симметричных взрывов. Ржавеющие стволы многозначительно целились друг в дружку над каминами с заглушенной трубой.

На стенах висели одна-две блеклые картины и потрепанные гобелены, но свободного места еще вполне хватало. Косые солнечные лучи падали на мозаичный пол и дерево сквозь цветные стекла в высоких треугольных окнах. Белые каменные стены наверху заканчивались красными пилястрами, которые поддерживали громадные черные балки из дерева. Те перекрывали зал во всю его длину – гигантский навес из прямоугольных пальцев.

Молодой человек пинком перевернул старинный стул и рухнул на него.

– Что еще за благородная кровь? – спросил он, положив одну руку на огромный стол; затем поднял другую руку и провел ею по голове, словно приглаживая густые длинные волосы, хотя и был побрит наголо.