И вот наконец-то наступил тот самый Сёмин день. А перед тем у него, у Матюшки, была кошмарной ночь. Наутро же всё было по-прежнему: ночь новостей не принесла.

«Чёрт бы его побрал!» — уже не раз мысленно ругал Матюшка этот срок; он ждал его, отсчитывал мгновения со страхом.

День наступил, прошёл, закончился. И весь этот день Матюшка терзался, но не показывал ничего перед тем же Меховецким. А тот каждый день таскался к нему в хоромы и всё нудил про войско и что вот, мол, казна нужна большая.

— А где её взять?! — загорячился он как-то, не выдержав его нытья. — Города что за деньги-то шлют? Как будто там… лишь доят! И только отписками одними кормят! Вот, дескать, царём признаём, но серебришка взять негде! Кабацкую казну поразорили, и книги те, многие, куда-то затерялись! Мол, неизвестно с кого и сколько раньше брали!.. Пахомка пишет им: приноровись по-старому! А они в ответ: десятую деньгу собрать не можем!..

Так мучился он весь этот день. К тому же его донимали дьяки какими-то мелкими делами. И он едва дождался конца дня, чтобы понять, что в этот день ничего не случилось… «Что? Наврали числа!.. Не может быть!..» Он в них, в эти числа, верил, как в Бога никто не верил до него… «Но почему же до сих пор сходилось всё? Обман, ошибка в счёте, загадка? А может, я зря учитывал те, дьявольские дни?.. Тогда, выходит, мне нужно ждать ещё три года! Да нет — даже четыре! А что будет через четыре? То я не просчитывал совсем!»

— Государь, тут есть девка, — вошёл к нему в горницу Пахомка и заикнулся о том, чем всегда готов был услужить ему, и сейчас почувствовал, что эта служба нужна. — У неё всё на месте, всё при ней…

Пахомка исполнял у него сразу две обязанности: ведал приказом Большого прихода и был его комнатным дьяком.

— Давай, — согласился Матюшка. Ему не нужна была вторая ночь кошмаров.

Пахомка вернулся в дворецкую и вызвал к себе девку Агаш-ку. Та недавно завелась в хоромах и была в теле, мила лицом, а по глазам было заметно, что сконфузить её не так-то просто было. Он распорядился. И бабы помыли Агашку в баньке, расчесали ей волосы, надели на неё белоснежную рубашку и опять передали с рук на руки ему. Он ещё раз проверил всё придирчиво и поджал тонкие губы при виде сочной девки. Озорные мыслишки, ненужные сейчас, забегали в его голове и ломотой отдались в теле… Он крякнул для крепости, чтобы устоять перед соблазном дьявольским, и стал по-деловому наставлять её.

— Иди к царю! Сама знаешь, как утешить его!.. Хм! Вроде баба, а ведешь себя как девка! — заметил он её блестевшие смущением глаза…

Агашка робко вошла в царскую горницу и остановилась у порога.

— Как тебя зовут, а? — спросил Матюшка девку, стоявшую у двери не поднимая глаз, хотя было заметно, что она не стеснялась его.

— Агашка, — промолвила та.

Он провёл её в горницу, раздел и осмотрел… Все заботы и тревоги о каком-то дне, сейчас ненужном, свалились в иной мир, и он погрузился в бездумную муть…

— Иди, иди к себе! — прогнал он её, когда всё было кончено, а он почувствовал, что она не помогла, что угодил в похмелье совсем иное.

Она поднялась с постели, в тусклом свете ночника мелькнули большие белые формы, прошлёпала босыми ногами до лавки, надела рубашку и сарафан и бесшумно выскользнула из горницы.

Он остался один, и снова в его голове заползали всё те же мысли. Он встал, нашёл на столе кувшин с медовухой, который распорядился принести сюда Пахомка специально для них. Припав к нему, он глотнул, но лишку, и закашлялся… И тотчас же проснулся каморник, что спал подле его двери, охраняя, как верный пёс, его сон. Он напился, снова лёг в постель и ещё долго ворочался, глядел, как на поставце у двери блестит одиноко кувшин с медовым питием, к которому так и не притронулась Агашка… Заснул он уже под самое утро, даже не заметил, когда и заснул.

В полдень же на царском дворе поднялась суматоха и какой-то шум, вскрики…

Он выглянул в окно из терема и увидел, что во двор влетели на замордованных конях два его гонца. Они спрыгнули на землю, кинулись к крыльцу и стали торопливо подниматься вверх по лестнице.

«Да что же ещё случилось-то?!» — неприятной мыслью заскребло внутри у него; да он ждал одно, а вдруг там, эти числа, ему подсунули какую-нибудь пакость…