Я мысленно усмехнулась и негромко зарычала, уподобившись чувствующему свое превосходство волку, намеревающемуся занять место вожака, вне зависимости от согласия или несогласия прочих членов стаи. Спрашивается, и когда же это успела я стать столь рисковой и целеустремленной, полностью распрощавшись с образом робкой серой мышки? Когда перестала считать себя тихоней Евой? Кажется, я была таковой очень давно, в бесследно прошедшей и напрочь позабытой прошлой жизни… Я собственническим жестом дотронулась до черной папки, в которой хранились собранные дедом козыри, и пообещала себе непременно выиграть грядущую решающую партию, потому что выменянные на жизнь Калеба документы отныне принадлежали только одной мне. А значит, я получила пусть маленькое, но весьма значимое преимущество перед швабами и ликантропами в виде этих нескольких листочков, по ценности равных мудрости этого великого человека. Нет, я просто не имею права отступить или проиграть, ибо это приравнивается к предательству и трусости. Это равносильно бессмысленности гибели моего родного прадеда и безрезультатности смерти деда приемного. И если я не оправдаю их надежд, то лучше мне умереть на месте, ибо я никогда не прощу себе подобного позора. С настоящей минуты я начинаю жить по волчьему закону, гласящему: око за око, зуб за зуб!
Но мне не следует забывать самую главную истину: законы придумывают для того, чтобы обойти справедливость. Конечно, только тогда, когда речь идет о законах продажных и необъективных. «Видят боги, я — девушка послушная, я плохие законы не нарушаю, я их просто… игнорирую! — Мои губы изогнулись в язвительной улыбке. — Что-то больно много развелось в нашем мире тварей, желающих жить хорошо — припеваючи, припиваючи да приедаючи, и что меня особенно раздражает — за счет других. Вот это безобразие я как раз и намерена прекратить!» Я упрямо набычилась, в лучших традициях неизбывной женской логики, базирующейся на твердой уверенности в том, что любую объективную реальность можно преодолеть желанием и упрямством.
У страха велики глаза и слаб мочевой пузырь. Я же пока не жаловалась ни на неустойчивую психику, ни на базедову болезнь, ни на энурез, а потому собиралась четко разделить людей на волков и чудовищ, как ни парадоксально это звучало. Волки — создания чистые и справедливые, недаром их называют санитарами лесов. Они разумно контролируют поголовье всех прочих созданий матери-природы, уничтожая больных, увечных и никчемных. А чудовища вырезают всех подряд, паразитируя на самках и детенышах. Но теперь чудовищам придется туго, ибо я встала на тропу войны и взяла их след.
Жаль, я слишком мало знала тех людей-волков, коих успела полюбить всей душой: своего деда, который оказался совсем не тем, за кого себя выдавал, Калеба, Рейна… Ах, чуть не забыла — ведь есть еще и Вадим, бесследно сгинувший из моего поля зрения, если, конечно, не принимать в расчет то смахивающее на мираж видение, мелькнувшее на платформе московского вокзала… Любила ли я его до сих пор? Ненавидела ли? Моя душа тщетно металась в поисках правильного ответа на эти двусмысленные вопросы, так и не сумев разобраться в себе самой… Я привыкла считать, что все мужчины делятся на «козлов» и «баранов». Бараны — это мужчины, которые ничего не смыслят в женской психологии, зато вредные и эгоистичные козлы разбираются в ней слишком хорошо. Но Вадим не походил ни на барана, ни на козла. Так принадлежал ли он к клану чудовищ? Мой муж казался мне чем-то или кем-то иным, особенным, окутанным аурой таинственности и недосказанности. Причем чем больше я старалась понять Вадима, тем меньше разумной логики находила в его поступках и словах. Почему он постоянно врал и старательно скрывал свое прошлое? Кто сумел похитить его фотографии из моей запертой квартиры? Каким образом это совершили? Рейн говорил что-то странное, но я даже сейчас не хотела поверить в его абсурдную версию, связанную с проникновением через окно седьмого этажа… А сам Рейн!..
Признаюсь, Рейн стал для меня загадкой номер два, причем ничуть не меньшей, чем Вадим. Повезло же мне с неординарными мужчинами! Воистину чужая душа — потемки, а мужская душа — потемки вдвойне! Рейн — он кто, чудовище или все-таки волк? Как и в случае с Вадимом, сильно подмочившим свою репутацию, мне не хотелось думать о тех страшных обвинениях, что выдвигали в адрес Изгоя как Калеб, так и герр Крюгер. Где он скитается теперь — влюбленный и безумно одинокий? Его сотовый телефон не отвечал на мои звонки, выдавая унылое: «Данный абонент временно отключен от сети». Я уже неоднократно пыталась докричаться до его разума, но у меня так и не получилось возобновить ту ментальную связь, что соединяла ранее меня и Идущего сквозь дождь воина. Рейн не откликался, и я бесцельно разрывалась между всевозможными догадками и теориями, стараясь понять, что же случилось с Изгоем…
А между тем у меня совершенно нет времени для того, чтобы собирать факты и досконально разбираться в его исчезновении. Вот так всегда и получается: вчера что-то разруливать было еще рано, завтра — будет поздно, а сегодня — некогда, ибо других, более насущных, проблем выше крыши навалилось. И при этом лишь одна мыслишка где-то на заднем фоне крутится, словно заезженная пластинка: я его полюбила — несчастной, грешной, противозаконной окаянной любовью. И тем самым я совершила нечто запретное и осуждаемое, а за свои поступки нужно отвечать. Особенно в том случае, если с тебя за это еще и не спрашивают… Впрочем, разве не обещал мне подземный Летописец обретение любви, но не простой, обычной и понятной, а той, которую я сама взращу, выстрадаю да выпестую?.. И пусть я никогда еще, вплоть до сего дня, не писала стихи, но сейчас что-то во мне вдруг натянулось, будто струна, и болезненно оборвалось, рождая облаченную в строки муку:
— Моя госпожа! — напоминая о себе, окликнул меня Дьюла. — О чем вы задумались?
«О чем?» Пожалуй, у меня набралось немало поводов для размышлений…
…Мы кое-как выбрались из музейного комплекса, стараясь привлекать к себе как можно меньше совершенно ненужного нам внимания. Молодой воин прихрамывал и выглядел довольно жалким, изрядно смахивая сейчас на бомжа своей пыльной, лишенной прежнего шика одеждой, чумазым лицом и рваной рубашкой, густо перемазанной едва подсохшей кровью. Впрочем, подозреваю, я выглядела ненамного лучше Дьюлы. Я крепко прижимала к себе папку с документами, маясь нехорошими предчувствиями…
— Я почти уверен в том, что немцы выжили, — вслух рассуждал воин, невольно ответив на мой невысказанный вопрос. — Уж слишком близко ко входу в храм находились они в момент его обрушения…
Я раздраженно стиснула челюсти, поигрывая желваками. Итак, скорее всего, герр Крюгер и его омерзительная ручная змея, зовущаяся Марчей Ган, сумели спастись и теперь готовятся — что лично у меня не вызывало ни малейшего сомнения — доставить нам массу новых неприятностей! Впрочем, хватит раскисать, я с ними еще разберусь!
— Уходим! — требовательно скомандовала я.
Солнце стояло уже высоко в абсолютно безоблачном небе, обещая теплый и погожий денек, ничуть не соответствующий моему мрачному настроению. Снег таял, отливая серебристым блеском хрупкой паутинки, исчезающей прямо на глазах. Я недовольно поморщилась. Что-то мне этот снег напоминает… Скорее всего, именно то самое витиеватое кружево судьбы, о коем я размышляла совсем недавно. Непредсказуемое рукоделие богов, готовое порваться или запутаться в любой неудачно подвернувшийся момент.
«А вот фиг вам! Не дамся! — назло всем и вся решительно подумала я, с сочувствием разглядывая нетвердо ковыляющего Дьюлу. — Меня вы этой паутиной уже не замотаете, не превратите в беспомощный неподвижный кокон! Я вам сейчас такой гордиев узел завяжу, что мало никому не покажется! Ни развязать, ни разрубить не сможете…» Я подняла руку к небу и мстительно пригрозила солнцу демонстративно стиснутым кулаком, обещая неотвратимую расплату. Лицемерное солнце олицетворяло для меня бога Митру, к которому я успела накопить не хилую кучу претензий. И теперь я была готова вступить в союз с кем угодно — хоть с луной, да хоть с самим чертом, если сей неожиданный союзник даст мне нечто, способное одолеть смертоносное светило… Но я забыла об одном — не торопись высказывать безумные желания, ибо они могут осуществиться… Правда, и цена за их реализацию станет страшной…
На ведущих к храму улицах уже вовсю заливались полицейские сирены, недвусмысленно извещая — через несколько минут к месту катастрофы прибудут вся «королевская конница и вся королевская рать», настроенные крайне серьезно и готовые ловить отнюдь не Шалтая-Болтая, а меня и Дьюлу. Все-таки в Будапеште, при всей его древности и раритетности в целом, найдется не слишком-то много памятников архитектуры, способных сравниться с храмом Митры по ценности и красоте. Вернее, бывшим храмом Митры, что весьма прискорбно, хотя в моих устах подобная фраза и отдает изрядной дозой лицемерия. Короче, если нашу колоритную парочку поймают возле руин, то на нас уж точно навешают всех собак и обвинят в проведении широкомасштабной террористической акции, направленной на разрушение исторического достояния Венгерской Республики. А мне, между прочим, некогда сейчас в полицейском участке прохлаждаться, тем более имея на руках некую секретную документацию. А поэтому я громко свистнула, привлекая внимание Дьюлы, и резво бросилась бежать в противоположную от сирен сторону. Скабрезно поминая Аримана и всю его потенциальную родню до четвертого колена включительно, лугару поскакал за мной, будто на костыль опираясь на свой меч. Боюсь, что со стороны мы выглядели на редкость подозрительно и действительно смахивали на террористов.
Завернув на Сентэндреи ут, довольно широкий, но почти пустой в утреннее время проспект, я увидела такси и отчаянно замахала рукой. Сначала водитель не хотел впускать нас в салон машины, увидав наш непрезентабельный внешний вид, но выданная ему щедрая мзда оказалась самым убедительным аргументом, и он без долгих проволочек доставил нас по указанному адресу. Войдя в знакомый подъезд, я ощутила себя в безопасности и поэтому обессиленно рухнула на ступеньку, умоляя безостановочно галопирующую судьбу временно придержать свой бег и дать мне хотя бы полчаса передышки.
Заботливо подпирая плечом мою шатко покачивающуюся особу, Дьюла практически донес меня до порога квартиры, после чего развил бурную деятельность. Он бесцеремонно разбудил мирно почивающую ассони Элешку, похоже еще не отошедшую от бурных впечатлений минувшей ночи. Широко распахнув опухшие со сна глаза и потрясенно раскрыв рот, в который забыла вложить свою вставную челюсть, благонравная домоправительница испуганно таращилась на окровавленного воина, требующего с нее горячий завтрак на две персоны и бутылку хорошего вина. Я вполне понимала ее растерянность, ведь во всех событиях, произошедших вокруг меня за последние сутки, напрочь отсутствовали и логика, и последовательность, и здравый смысл. Ночью я уезжаю на шикарной машине в сопровождении троих суровых воинов, а утром возвращаюсь на такси с одним из них, причем выглядящим так, будто я убила и съела двух других мужчин и немного не доела этого, последнего… Так что ассони Элешке и впрямь было от чего растеряться.
Стянув ботинки и неряшливо сбросив на дорогой ковер измазанную глиной куртку, я вскарабкалась на свою монументальную кровать. Чувствовала я себя не то чтобы очень плохо, а вообще никак. У меня болело все сразу, и при этом — ничего конкретно…
— Таблеточку бы! — жалобно простонала я. — Не помню точно, как лекарство называется… Что-то типа: «Не знаю, где фен»…
— Ибупрофен! — догадливо гыкнул Дьюла. — Сейчас организую…