– Иду, уже иду, Вилена Акоповна, только двойку не ставьте!..

– Вот как раз двойку я тебе и поставлю, если не скажешь как называется последняя стадия мейоза… Всем молчать! Ни звука! Подсказчику – три двойки! Я не шучу!

Поскольку Ерем был от рождения косоглаз, точно определить направление его взгляда было практически невозможно. Каждый, находившийся в пределах его окоема, мог глубоко заблуждаться на свой счет, полагая, что Ерем смотрит на него, или воображая, что в другую сторону. В данной конкретной ситуации это обстоятельство привело к оцепенению почти половины класса. Каждый вдруг впал в сомнения: а на меня ли таращится Ерем, чтобы мне в мимических подсказках изощряться? И действительно, Ерем таращился не на них, он уставился на Брамфатурова, хотя сам Брамфатуров, исподтишка показывавший глазами на свой торс, а губами изображавший беззвучное слово «фаза», в этом не был уверен.

– Грудная жаба, – догадался понятливый Ерем.

– Как прикажешь тебя понимать?

– Ну это… это, – покрылся пунцовыми пятнами девичьего смущения Никополян, – это когда… когда, в общем, молоко пропадает…

– Правильно, Ерем! – поддержали его отдельные знатоки грудных жаб. – А еще когда мацун, сметана и другие молочные продукты питания…

– Спас[26] тоже? – встревожился Чудик.

– Садись, два, Никополян!

Ерем сел, хлопнув крышкой парты от досады, и нервно забарабанил пальцами, не желая слушать ничьих увещеваний, предлагавших ему радоваться тому обстоятельству, что из класса его не выгнали. И он был прав в своем упрямстве. Радоваться тут было нечему. Вот если бы случилось наоборот: из класса выгнали, а двойки не влепили, тогда да, тогда действительно можно было бы скромно порадоваться такой удаче: и ты уроку не мешаешь, и он тебе не в тягость. Всего-то делов – на завуча в пустынных коридорах не нарваться. А для того, чтобы это не произошло, имеется подвал: кури себе в полной и отдохновенной темноте, свободой наслаждайся…Словом, Ерему было о чем горевать, хлопать крышкой парты и нервно барабанить пальцами.

– А Брамфатурову – пять! – внесла предложение Лариса.

– Сколько? – в очередной раз усомнилась в собственном слухе Антилопа.

– Пять, – повторила, вставая, Лариса. – Ставлю вопрос на голосование. Голосуют только комсомольцы. Кто за то чтобы оценить знания Брамфатурова высшим баллом?

– Стоп, Мамвелян! Разве Брамфатуров комсомолец?

– Я сочувствующий, Вилена Акоповна, – застенчиво признался Брамфатуров и, не снеся недоуменного взгляда, пояснил: – Ну да, изо всех сил сочувствую делу построения бесклассового общества в отдельно взятой стране. Если думаете, что это легко, попробуйте сами…

– Вов, лучше молчи! – посоветовал Грант.

– И потом мы взяли над ним шефство, Вилена Акоповна. После того, что случилось…

– А над Никополяном не взяли? Странно…

– А над Никополяном взял шефство районный невропатолог, – доложил Татунц, то ли притомившийся от постоянного шепотливого общения с новенькой, то воспользовавшийся оказией блеснуть остроумием. Лучше бы воздержался. Ерем отреагировал мгновенно: выворотил многострадальную крышку парты из петель и, угрожающе стуча ребром оной, проинформировал 9-а о том, что над Татунцем взял шефство главный сексопатолог республики, изучающий половые проявления сосущих инфузорий. Больше всех веселился милой шутке многоумный Боря Татунц, демонстрируя оскорбленному Ерему большой палец в знак своего особого восхищения его остроумием.

– Никополян! Если к следующему уроку не приведешь парту в порядок, я… я не знаю, что с тобой сделаю! – призналась биологичка.