Когда я поднимала голову, мне был виден лес, церковь, школа, улицы и дома, вечнозеленые ели, обрамлявшие городок и желто-коричневый ковер из опавших листьев. А еще пару сотен оживленно что-то обсуждающих горожан с детьми.

Не что-то, а меня.

Я уронила голову. Теперь мне были видны лишь серые доски постамента. Доски пережимают мне горло и мешают дышать, когда я поднимаю голову, этому противится моя спина.

Гораций Брон возвращается в церковь и через несколько минут как жеребенка на привязи выводит тебя. Ты небрит, твое лицо измучено и разбито. Посмотри мне в глаза, Лукас, не обращай внимания на путы.

И вот ты смотришь на меня. Смотришь, пока они заковывают тебя так же, как и меня. Но что ты при этом думаешь, я не знаю. Вот они закрепили верхнюю доску. Теперь между нами толстый столб, на котором держится эта двойная конструкция. Мы рядом, но не можем друг друга видеть. Зато весь город разглядывает нас как охотничьи трофеи.

У меня начинают неметь руки, а прошло всего минут пятнадцать.

Калеб Уиллз, долговязый младший брат Дугласа, начинает первым. Он берет полную пригоршню грязи и швыряет ее в меня, целясь в лицо, но промахивается. Он ждет, что кто-то его остановит, и, не дождавшись, швыряет комок грязи снова. Бросок достигает цели.

Я с трудом разлепила глаза.

Я слышу крики убегающих куда-то мальчишек и знаю, что они вернутся.

Так и есть. С полными руками компоста. Гнилыми, текущими кабачками и перцами. Они еще не начали забрасывать меня ими, а я уже чувствовала запах. Когда тебя забрасывают подгнившими яблоками и картошкой, это, оказывается, больно. Тебя они тоже не щадят.

Родители стоят и смотрят, как нас забрасывают.

И вот:

– Хватит, – прорычал Гораций Брон.

Все шалуны попрятались за мамины юбки. Все горожане вдруг вспомнили о домашних делах. И все закончилось также быстро, как и началось. Горожане потянулись по домам, продолжая перемывать нам кости.