Хутор наш Усьман очень красивый. В него ведёт дорога вдоль лесополосы, а там на деревьях жерделы, и как раз к июлю они поспевают. Осыпаются с деревьев и лежат на земле. И если ты пешком возвращаешься на хутор с шоссейной дороги, можно насобирать спелых красных жердел, сладких, как мёд, и есть их на ходу, но делать это надо осторожно, поскольку от большого количества жердел бывает понос… Когда лесополоса заканчивается, дорога поворачивает влево. И ты оказываешься на бугре. Внизу перед тобой с правой стороны ферма, а прямо – река и мост. И дальше дорога от моста, но оттуда уже до хутора недалеко.
Ферма довольно большая, она имеет форму круга, разбитого на сектора. По периметру идёт загородка и кормушки – ясли. Коровы как раз через загородку просовывают головы и едят из кормушек. А корм – зелёную массу из кукурузы – сбрасывают с прицепа вилами скотники, пока трактор тащит этот прицеп вдоль загородки. В центре же этого большого круга – ещё круг, небольшой, и там стоят автодоилки, и доярки доят коров. А ещё там вагончик, в котором ночью отдыхают скотники, дежурные по ферме. И рядом с вагончиком беседка. Под потолком этой беседки по вечерам и ночью горит яркая лампа. Поскольку ферма стоит на бугре, лампу эту видно даже с шоссейной дороги, идущей из Ростова-на-Дону на Багаевку, Семикаракоры и дальше на Волгодонск.
Когда идёшь к мосту, ферма остаётся у тебя по правой руке. Возле моста сделали пляж, насыпали песок, вкопали грибочки. Днём на пляже резвится мелюзга, ночью, сидя на лавках, под грибочками мужики пьют брагу, вино или даже водку, в зависимости от того, что им принесла в этот день жизнь.
Случается, там жгут костёр, и вокруг костра сидят студенты и преподаватели Ростовского университета, которых привозят в помощь сельским труженикам. Они сидят вокруг костра, поют песни под гитару и тоже выпивают, но браги не пьют точно, водку редко, в основном – портвейн или плодово-ягодное вино. Оно довольно крепкое, это вино, и от него тоже можно хорошо забалдеть.
Иногда к студентам в гости приходят солдаты из кадрированной танковой дивизии. Стоит эта дивизия недалеко, километрах в пяти. И она называется кадрированной потому, что там танков и всякого добра как раз на целую дивизию, а служат там ровно столько человек, сколько нужно, чтоб поддерживать материальную часть в образцовом состоянии. А когда начнётся война, дивизию укомплектуют личным составом на всё готовое. И поэтому работа там, как на каторге, и студентки солдат, случается, жалеют. И если студентка или деревенская девушка солдата жалеет, он идёт к ней пешком ночью после целого дня работы пять километров. И потом, когда она его уже пожалеет, он успевает назад к подъёму, завтракает и идёт на работу.
Когда возвращаешься поздно, кажется, что ночь вокруг тебя как живая. Во-первых, земля отдаёт накопленный за день жар, и становится очень тепло, даже немного душно. Но всё-таки это ночь, а не палящий полдень, и ночные ветерки и ночные холодки ты чувствуешь на коже, и тебе бывает очень жарко и чуть-чуть зябко одновременно, потому что это ночь, а не день. Деревья шумят листьями в темноте, и ты их видишь как большую тёмную массу, особенно если луны нет. И как-то тебе становится интересно и тревожно; всё вокруг не такое, как днём: и воздух не такой, и деревья не такие, и река не такая. Кажется, что во всём этом есть что-то, чего ты не знаешь и не понимаешь. И это что-то вселяет в тебя смутное, какое-то странное беспокойство. Как будто ты в этой ночи чужой. И те, кто её населяет, терпят тебя, но неохотно.
А когда ты днём идёшь по дороге, и светит солнце – ты ничего такого не чувствуешь, ты у себя, это твой мир. И всё такое нормальное, не тревожное, ну… вы понимаете. Потому что день – это не ночь. Ночь – это существо, а день – просто время суток.
Глава 2. Я знакомлюсь с Таней Фроловой
Университетских привезли ещё до похорон. Они стали выходить из автобуса с сумками и рюкзаками. А первым вышел их главный товарищ и пошёл быстрым шагом в контору. Маленький, кривоногий, склонный к полноте, очень энергичный. Тот, что был потом на кладбище. В кабинете парторга состоялся примерно такой разговор. Товарищ из университета приоткрыл дверь и услышал: «Гроб обитый, красный, одна штука. Надгробие фанерное, крашеное, одна штука. Венок, три штуки. Траурные надписи как обычно».
Парторг, продолжая диктовать в телефон, сделал знак рукой, приглашая войти. Товарищ вошёл, закрыл за собой дверь. Парторг велел везти всё прямо в больницу часам к четырём. И положил трубку. Встал, протянул руку, рукопожатие было радостное, приветливое.
– Позвольте пъедставиться, Бадег Виталий Магкович, – товарищ из университета картавил, что показалось парторгу вполне естественным.
– У нас тут похороны сегодня, – объяснил парторг, – на вас это не распространяется.
Он имел в виду, что университетским не обязательно принимать участие в таком печальном и чисто внутрисовхозном мероприятии. Тем более они устали с дороги, а на похоронах, как говорится, ничего интересного нет.
– Умег кто-то? – участливым тоном спросил Виталий Маркович. Этот бессмысленный вопрос задавался, конечно, не для того, чтобы получить ответ. Наверное, если будут похороны, то кто-то умер. Это была, скорее, чисто эмоциональная реакция.
– Односельчанин, – как-то некстати радостно откликнулся парторг, – ветеран войны. Утром в больницу забрали, на скорой. И он там умер фактически сразу. Я думаю, сегодня надо и похоронить. Во-первых, жарко на дворе, извините. А во-вторых, как говорится, а чего тянуть?
– Мы пгидём на похогоны, – в голосе Виталия Марковича прозвучала решительная готовность.
– Милости просим, – не совсем кстати употребил парторг выражение, принятое как форма приглашения, подразумевающая всё же что-то приятное. Но городской человек только спросил:
– Умегший был членом пагтии?
– Нет, беспартийный.
– Ну, всё гавно, член коллектива. Мы пгимем участие.