И снова мы смотрим друг на друга. На этот раз контакт чуть дольше.

– Почему?

– Я угробил женщину в аварии, был за рулем под приходом гамма-гидроксибутирата.

– Вы сидели в тюрьме?

– Три года шесть месяцев.

– Каково было… в тюрьме? – Андре наконец забывает про свой учебник и садится, повернувшись ко мне.

– Скучно. Каждый день одно и то же.

– Звучит как и то, что здесь, – замечает он и щелкает пальцем по ластику на обратной стороне карандаша.

– Ну, – я прислоняюсь спиной к двери. – В молодости все скучно.

– Что случилось с вашим лицом? – он указывает карандашом на шрам от глаза ко рту.

– Из-за той аварии.

– Было больно?

– Я не помню, – говорю я, подхожу к его кровати и сажусь на край.

– Кем она была? – спрашивает Андре, провожая меня взглядом и смотря мне прямо в глаза. – Та женщина, которую вы убили?

– Я ее любил.

– Вы по ней скучаете?

– Каждую секунду.

Андре сидит, наклонившись вперед, поставив локти на колени, перебирая карандаш между пальцами. Его комната наводит меня на мысли о другой комнате. Моей, в Особом отделе по делам полицейских в Бергене. В таком пространстве, как это, можно действительно услышать собственные мысли, все сжимается до нас двоих, до разговора как единственной движущей силы, все остальное выкипает, стирается с поверхности воды вокруг нас. Вдруг мне приходит в голову, как сильно я скучаю по той комнате, по той части самого себя.

– Ты хорошо их знал? – спрашиваю я наконец, опираясь на край его кровати.

– Вообще-то не очень, – отвечает он, на короткое мгновение переставая жонглировать карандашом и продолжает. – Мы учились в одном классе, но…