Мы вышли к острову и сняли лыжи. Гранитные валуны выступали из-под снега, и там, где прошли лоси, виднелись четкие следы.

— Только тихо, — сказал я. — Не надо их пугать. Вот они.

Сквозь редкий кустарник виднелись два бурых пятна. Казалось, это были гранитные глыбы, вроде тех, по которым мы только что карабкались. Аверин замер.

— Вот они какие! — сказал он. — Я их только в зоопарке видел. Посмотрим, что они будут делать?

Мы смотрели на лосей, а они — на нас. Я заметил, что один лось был совсем молодой, второгодок, а другой — самка.

— Пошли, — сказал я Аверину. — Пусть привыкают.

Неожиданно для меня Аверин оживился. Весь обратный путь он только и расспрашивал меня о животных, и очень удивился, узнав, что здесь водится рысь, что по весенним ночам возле заставы токуют глухари, а к зиме самцы-лоси роняют рога. Такие рога были у меня дома, и я пригласил Аверина к себе — поглядеть. Он даже крякнул, подняв их: рога весили килограммов двадцать, не меньше. Все это было ему в диковинку.

— Ничего не поделаешь, — говорил он, когда мы пили чай. Я житель городской. Самый страшный зверь, которого я встречал, — бульдог у наших соседей.

Я обещал ему, что весной обязательно пойдем посмотреть на тетеревиный ток. Ну и рыбалка у нас отменная. В той протоке, где он однажды купался, берут леща килограмма на два.

— В томате? — спросил Аверин.

— Нет, уже жаренные на сливочном масле, — отшутился я.

С этого дня Аверин в чем-то неуловимо переменился. Если раньше его в общем-то ничего не интересовало, кроме спортивных передач по радио, то теперь, возвращаясь из наряда, он обязательно сворачивал на лодке к острову. Мне рассказывали, что он поднимался на валуны и долго сидел, разглядывая лосей, будто любовался ими. В нашей стенгазете появилась карикатура: Аверин в форме, с бичом в руке и пастушеской свирелью, а рядом с ним мирно пощипывает травку лосиная семья. Подпись гласила: «Мечта, мечта...» Аверин был изображен похоже, и я смеялся, разглядывая карикатуру, когда сзади раздался его голос:

— А по-моему, не смешно, товарищ капитан. Я и в самом деле думаю приручить их.

Я обернулся. У Аверина было серьезное лицо, он не шутил.

— Читали в газетах, как в одном совхозе лосей приручили? Их там даже в сани впрягают, вместо лошадей.

— Ну, — сказал я, — на это у нас, пожалуй, времени не хватит. А взрослого лося все равно приручить невозможно. Так что художник прав: «Мечта, мечта...»

И все-таки при каждом удобном случае Аверин сворачивал к острову. Меня это радовало и тревожило одновременно. Радовало, что человек открывает для себя новый, неведомый ему мир природы, в который я сам влюблен. Тревожило, что мысли Аверина могут пойти в сторону от главного — от службы и от занятий, хотя я ни в чем не мог его упрекнуть.

А на заставе уже привыкли к тому, что Аверин ходит на остров, и без насмешек относились к этому увлечению, даже спрашивали порой: «Ну, как там твои подопечные?» День, когда молодой лось отважился съесть круто посоленный ломоть хлеба, оставленный на видном месте, был для Аверина праздником. Это случилось в начале апреля, когда снег осел, и лед должен был вот-вот потрескаться. Лоси объели на острове кору, и теперь разгребали снег и ели мох: не мудрено, что молодой потянулся за хлебом, положенным на камень. Но прогулки по льду пора было кончать, и я запретил нарядам пользоваться дорогой через лед.

Последние льдины ушли к концу месяца, и как-то под вечер Аверин зашел ко мне и попросил разрешения взять лодку.

— К подопечным? — спросил я.