Джим Херф пришел домой вдребезги разбитый усталостью. Он с трудом разделся и, свалившись на постель, забылся тяжелым сном.
Тихо, тихо, даже задерживая дыхание, чтобы не разбудить спавшего сына, вошла мистрис Херф. Собирая на стул свалившееся на пол платье Джима, она обнаружила на рукаве пиджака дырку. Так же тихо, как вошла, мистрис Херф достала иголку с ниткой и села зашивать рукав. Во время шитья из боковою кармана пиджака вывалилась пачка бумаг. Мистрис Херф увидела среди них маленькую красную книжку. Вспыхнула острая старушечья злость. Мать порвала книжку на мелкие клочки, тряся седыми космами волос. Делала это с азартом, с упоением, словно могла спасти этим сына от грядущих арестов, удержать его от революционной работы.
Об этом трогательном эпизоде можно написать прошибающее слезой стихотворение.
Впрочем это уже из области лирики. Дело не в маме и не в маленькой красной книжке.
III. Но это жизнь
Гремит буря века.
Бешено вертится центрофуга событий, в свистящем вихре своем отсеивая больше и малые дела людей.
Стучат телеграфные аппараты.
Дрожат в могучем напряжении работы ротационные машины.
Газеты, газеты, газеты. Утренние, дневные, вечерние — миллионы фолиантов истории.
Факты ложные, факты настоящие. Ложным верится легче, чем настоящим. «Нет ничего фантастичнее действительности».
Факты — действительность, но проверишь — и не верится. Кажется, что факты не факты, а дедективная фильма, репортерская утка, вымысел, бред. Но это жизнь!
Итак, телеграфные аппараты. Что говорят они, кто направляет по ним мысль?
Вот стандартный телеграфный аппарат в стандартном кабинете ньюйоркского дельца.
Кто он, этот человек дрожащими руками обрывающий телеграфную ленту?
Чем вы взволнованы, мистер Фиш?
Что рассказал вам телеграфный аппарат?
Кто направляет по нем взволновавшую вас мысль?
Кто владеет аппаратом и вашей душой, мистер Фиш?
Уолл-стрит владеет. Уолл-стрит — сердце Нью-Йорка; душа Нью-Йорка — биржа та Уолл-стрите.