– Траву собирала. – Она уставилась на старика. – С подругой мы приехали из Москвы…

– Далеко, – цокнул тот языком. – Эко вас занесло…

– Здесь, у Авдотьи Никитичны, передохнули, чай попили…

– Погоди, – дед прищурился. – Это у какой такой Никитичны?

– Да сама ничего понять не могу. – Катя вдруг разрыдалась.

– Ладно, пошли со мной, – он направился в сторону от дороги.

Испугавшись остаться одна, молодая женщина бросилась следом. Дед шел, несмотря на возраст, быстро.

– А вас как называть? – больше из-за того, что молчание пугало, чем из любопытства, спросила Катя.

– Пантелеем меня кличут.

– А меня Катя.

– Катерина, значит? – Дед вздохнул: – Как императрицу.

– Что? – подумала, что ослышалась, Катя.

– Матушку нашу так величали, – пояснил дед.

– При чем здесь Екатерина? – не поняла Катя, чувствуя, как ноги вновь становятся ватными, а колени трясутся.

Неожиданно они оказались среди покосившихся почерневших крестов.

– Ты куда меня, дедушка, привел? – пропищала Катя.

– Кладбище это. – Дед взял ее за локоть и подвел к покрытому травой холмику. – А вот здесь Авдотья покоится. У нее еще коза была, Чернушкой звали. Дольше всех она в этой деревне держалась. Поболе двадцати годков будет, как схоронили… Она мужа еще при Николае, государе нашем, потеряла. С японцем тогда война была…

Катя почувствовала, что теряет сознание.

Дед Пантелей подхватил ее и осторожно прислонил к стволу березы:

– Трудно тебе, девка, будет, ой трудно!