– Тогда я придумаю что-нибудь еще, – тяжело вздохнув, пообещала Зоэ.
Судя по медленно оплывавшим свечам, минуло больше двух часов. Визитеры из города не торопились, но бытие незваных обитателей капеллы немного улучшилось. Беглецам принесли ужин и наделили парочкой траченных молью и мышами овечьих шкур.
При виде огромной деревянной миски, где исходило паром некое варево, Зоэ оживленно потерла ладони и пакостно захихикала:
– От всей души уповаю, что святым братьям не пришел в голову быстрый и надежный способ избавиться от незваных гостей…
Гай, только что выхвативший сложенными в щепоть пальцами горстку разваренного проса с крохотными мясными обрезками, уронил добычу обратно в миску:
– Это что, шутка?
– Нет, это Византия, – безмятежно ответствовала патрикия Склирена, сноровисто набирая полную горсть варева. – Извини, не до приличий. Если нам поднесли отравы, ты узнаешь об этом по моей перекошенной от удовольствия физиономии, – девица ловко отправила дымящуюся кашу в рот. Мессиру Гисборну оставалось только последовать ее примеру, утешая себя тем, что монахам, даже византийским, не подобает быть настолько коварными.
После расправы над содержимым миски сэр Гай совершил вылазку к дверям часовни, осторожно выглянув в холодную ветреную ночь и убедившись, что снаружи все спокойно. Зоэ оттащила шкуры в левый предел, устроив некое подобие постели в уголке за легкой деревянной загородкой. Забралась туда и свернулась калачиком, потребовав растолкать ее через пару часов, если никто не появится, и немедленно – если кто-нибудь пожалует.
Ноттингамец остался бодрствовать. С помощью кинжала и пары крепких саксонских выражений Гай наконец одолел упрямую бечевку, освободив свой клинок из плена ножен. В стены капеллы колотился сильный северо-восточный ветер, заставляя мелко дрожать толстые витражные стекла, алые с синим. Мерцали, покачиваясь на тонких цепочках, разноцветные лампадки перед иконами.
Одинокое бдение в полутемной стылой церкви невольно напомнило Гаю давний ритуал посвящения в рыцарское достоинство. Ему недавно сравнялось пятнадцать, пять последних лет он провел в качестве пажа в маноре соседей, Фитц-Алейнов, и родственники сошлись во мнении – мальчику пора становиться юношей. Долгая ночь в молитвах и размышлениях над своим будущим оружием, выщербленные каменные плиты часовенки, уцелевшей с времен, когда Британией правили саксы. За распахнутыми окнами благоухало лето, цвел боярышник, и подросток из рода Гисборнов, стоя на коленях, смиренно ожидал чуда.
Которого не произошло. Гай огорчался, не ведая, что обретет свое диво спустя семь долгих лет, на другом краю земли, в городе, название которого тогда звучало для него сказкой. Его рыжеволосое чудо спало, завернувшись в овечью шкуру и сжимая в правой руке тонкий стилет. Гисборн до сих пор не мог привыкнуть к звучанию настоящего имени своей знакомицы. К тому, что домыслы Мак-Лауда относительно поддельной Изабель Уэстмор оказались до последнего слова правдой. Но, даже зная истину, Гай никак не мог заставить себя возмутиться двуличностью и коварством рыжей ромейки. Напротив, с каждым прожитым днем Зоэ все больше восхищала и удивляла его.
Он так и не разбудил ее. И, как некогда апостол, забылся под утро смутным, зыбким сном, из коего был вырван настойчивым старческим покашливанием. Еще толком не очнувшись, мессир Гай бросил ладонь к рукояти лежавшего рядом меча. Вежливое покашливание сменилось ироничным хмыканьем.
Ноттингамец мог поручиться, что эти двое не входили в дверь. Даже во сне он различил бы долгий тягучий скрип плохо открывающихся, перекошенных створок. Незваные гости появились откуда-то из глубины церкви, наверняка воспользовавшись одним из незаметных переходов, связующих капеллу и святую Софию.
Теперь они стояли, смотря на него и мгновенно проснувшуюся Зоэ.
Бесформенный черный силуэт то ли в просторной монашеской рясе, то ли в мешковатом плаще, спрятав руки в широкие рукава, молчаливой глыбой высился в отдалении. Второй успел присесть на неведомо откуда взявшийся табурет. Капюшон суконного плаща отброшен на спину, открывая плешивую макушку и печеное яблоко сморщенной физиономии, в сумраке часовни приобретшую мертвенно-пепельный оттенок. Упрятанные под косматыми бровями маленькие глазки горели неприятным, пугающе-холодным огнем. Гай невольно поежился. Костлявый патриарх не производил впечатления доброго самаритянина.
– Долго же вас пришлось дожидаться, – сварливо буркнула Склирена, вскакивая на ноги. Быстрым движением рук она расправила скомкавшееся платье, отбросила за ухо упавшую на лицо прядь.
Иссохший старик начал отвечать по-гречески. Зоэ оборвала его короткой и резкой фразой. Познаний мессира Гисборна достало, чтобы переложить слова рыжей девицы на норманно-франкское наречие: «Говори, чтобы мы оба тебя понимали».
Старец равнодушно кивнул, произнеся на вполне пристойном языке дворянства Европы:
– Город огромен, в нем всегда что-то происходит. Как только я узнал о твоей беде, я поспешил сюда. Рад видеть тебя в добром здравии, Зоэ. Я ждал твоего возвращения домой гораздо дольше и, как видишь, не ропщу. Кто это с тобой?
– Друг, – чуть запнувшись, проговорила Склирена, – рыцарь королевства Английского, мессир Гай Гисборн. Гай, это его милость кирие Констант Дигенис. Именем и дозволением базилевса управитель нашего богоспасаемого града.