– Да и правильно, – продолжал Ах Тонг, сгребая пожелтевшие цветы. – Лучше прыгай по саду, пока сухо.

Взгляд Георгины скользнул вверх. Промытые за ночь облака, которым она радостно махала рукой, едва вскочив с постели, уже слегка подкоптились. Они все тяжелее нависали над островом, и небо, недавно сияющее синевой, наливалось мутно-серым потом.

– Я уж и сам смотрю, как бы успеть управиться. – Ах Тонг вытряхивал последние цветы из зубьев. – Иначе на меня обрушится не только дождь…

Ах Тонг нагнулся к ней, так что через плечо упала его тонкая косица.

– …но и гнев нашей госпожи и повелительницы.

Они заговорщицки переглянулись, и, пока кожистое лицо Ах Тонга расползалось в ухмылке, вдвойне лукавой оттого, что его обнажившиеся зубы росли вкривь и вкось, в горле Георгины булькнул смешок. Зажав рот ладошкой, она метнула быстрый взгляд в сторону дома, белый фасад которого блестел, как внутренность раковины. Ибо от зоркого глаза и навостренного уха жены Ах Тонга и няньки Георгины не ускользало ничего, что делалось в доме и вокруг дома Л’Эспуар, которым Семпака управляла железной метлой и доходчивой руганью.

– Смотри. – Ах Тонг сорвал с куста алый цветок, протянул его Георгине: – Только что распустился. Знаешь, как он называется?

Георгина кивнула:

– Бунга райя. – Ее рот освободился от камешков, язык развязался. – Китайская роза. Цху йин. Или гибискус.

– Очень хорошо. – Ах Тонг обрадованно рассмеялся. – Возьми, это тебе.

Он осторожно положил цветок в подставленную пригоршню Георгины, где цветок едва помещался. Она зачарованно разглядывала пестик, облепленный золотой пыльцой, и чувствовала мягкие прикосновения лепестков.

– Спасибо, – блаженно шепнула она.

Обычно Ах Тонг никогда ничего не срывал в своем ухоженном саду; последний букет он срезал когда-то для мамы.

Погруженная в созерцание цветка, она отвернулась и осторожными шагами пошла в глубину сада.

Пылающие факелы освещали огромный храм, воздвигнутый тысячи лет назад. В игре теней и света на колоннах вспыхивали узоры и таинственные надписи. Высеченные из камня демоны, фигуры богов и причудливые химеры неистовствовали на стенах в дикой смертоносной пляске.

– Смотрите, – шептала она, и голос ее от напряжения становился низким и хриплым, – я несу вам священный огонь.

Она сосредоточенно несла перед собой золотую чашу, в которой пылало живое и сильное пламя. Одно неосторожное движение, поспешный шаг или глубокий вздох – и священный огонь, означающий вечную жизнь, погаснет. Навеки. Но недаром она избрана богами жрицей огня. Так обдуманно, так осторожно она делала один торжественный шаг за другим, приближаясь к великой святыне богов, что все ожерелья, что были на ней, ни разу не звякнули. Даже ее облачение не издавало ни шороха.

Ах Тонг провожал ее глазами. Георгина царственно вышагивала мимо живой изгороди из бамбука вдоль синих гроздьев дикого гелиотропа, ее тонкие ножки были похожи на журавлиные, когда птица бродит по мелководью. Кустистые брови Ах Тонга озабоченно сомкнулись над переносицей – ветер донес до него обрывки детского шепота. Георгина медленно опустилась на колени перед мангостаном с развесистой кроной и поднесла дереву цветок гибискуса как жертвенный дар.

Эта девочка была погружена в мир мечты гораздо глубже, чем ребенок обычно бывает захвачен игрой. Как будто лишь там она могла быть свободной и беззаботной. Лишь там забывала печаль, что омрачала ее глаза с тех пор, как не стало мэм.

– Бедное дитятко, – пробормотал Ах Тонг и в который раз погоревал о чудесной дочке туана Финдли.