Пролетариату на территории всей Российской империи гарантировался восьмичасовой рабочий день при шестидневной рабочей неделе. Все переработки теперь должны были оплачивать с полуторным коэффициентом. Также устанавливался минимальный размер оплаты труда на весьма приличном уровне в двадцать пять рублей в месяц. Предприятие обязано было обеспечить рабочих бесплатным жильём не менее двадцати квадратных аршин на человека. Невыполнение всего этого грозило собственнику огромными штрафами.

Также сообщалось о преобразовании Государственного совета и создании нового законодательного органа власти — Государственной думы. Кандидатуры избранных в неё депутатов должны были утверждаться правительственной комиссией на основе профессиональных способностей и компетентности.

Манифест породил в обществе самые оживлённые споры, которые велись в роскошных дворцах и чиновничьих кабинетах, в институтских аудиториях и в мастерских ремесленных училищ, в рабочих бараках и крестьянских избах, да и просто на городских улицах и в пивных. Надо сказать, он вызвал весьма неоднозначную реакцию у населения: большинство ликовало, кто-то воспринял манифест откровенно враждебно, а некоторые и вовсе крутили пальцем у виска и говорили, что царь, судя по всему, просто сошёл с ума. Император, похоже, боялся именно такой реакции. При подписании этого манифеста Николай II упирался до последнего, аргументируя как раз невыполнимостью данных обещаний, но Юрий Андреевич на это ответил: «Обещать — ещё не значит жениться, а виновных в саботаже царского указа я за минуту найду…». Когда же он посулил частично компенсировать казне потерю нескольких сотен миллионов рублей выкупных платежей, император окончательно сдался и, наконец, подписал.

Егор с Юрием Андреевичем покидали дворец в полном молчании. На лице старика застыло безмятежное безразличие, и о том, что творилось у него в голове, можно было только гадать. А на душе Егора было очень тревожно, хотя он тоже пытался тщательно скрывать волнение. Причиной этого была какая-то постоянная недосказанность со стороны друга. Егор чувствовал, что Юрий Андреевич что-то скрывает, но что именно, не понимал, и это бесило. Егор уже пробовал пару раз побеседовать с ним на эту тему, но старик постоянно ухитрялся переводить разговор на что-то другое, причём так ловко, что и придраться вроде бы было не к чему.

И вот сейчас, когда они уже выходили из дворца, Егор в очередной раз заговорил о том же, но Юрий Андреевич словно его и не услышал вовсе. Он достал из кармана и показал Егору старенькую потёртую флешку, а затем спросил, явно отвлекаясь от каких-то далёких мыслей:

— Слушай, соколик, а эту фиговину можно к вашим телефонам присобачить?

— Да можно, наверное. Только шнур нужен специальный. А что там?

— А у тебя есть этот шнур?

— Да у Ленки вроде был — она ж фильмы в планшет с флешки качала.

— А можно и в планшет? Тогда давай туда — там экран больше.

— Планшет у императора. Он на нём кино смотрит.

— Пошли заберём.

— Да Лена его только недавно дала.

— Плевать. Возвращаемся.

— Так у него там же эти генералы вроде с адмиралами вместе. Мы, когда выходили, я там целую грядку видел.

— Да, я в курсе. Это всё ярые монархисты. Он их сейчас на ключевые посты расставит и орденами осыплет. Герои русско-японской, мать их…

— Ну, это дело нужное.

Они вернулись во дворец и остановились в просторном зале около приёмной. Здесь, ожидая вызова, бесцельно слонялось несколько человек.

— Так чё на флешке-то? — Егор оглянулся по сторонам и понизил голос.

— Да хрен его знает. Может, и ничего… — так же негромко ответил старик.