Мысли точно не радовали молодого человека. Он вышел из метро «Бауманская» и пошел по направлению к дому, в котором размещался спортивный клуб «Русский стиль». Проходя по Переведеновскому переулку, Владимир привычно бросил взгляд на дом, значившийся под номером 9, проемы окон которого были украшены лепниной: розетки в центре обрамлял свастичный узор. На этой свастике сфокусировала свой взор Ольга Хлебникова, когда со всех ног убегала от похитителей, и остановилась здесь, переводя дух.
Бритоголовый был зол, но если б он знал, что в этой истории участвуют и другие деятели, идущие по следу неведомой вещи, которую жаждал заполучить и он сам, он был бы более быстрым, более решительным.
Если б только он знал, кем были те, побывавшие в квартире Амзы, те, кто сидел в машине, чуть не сбившей журналистку, или те, прибывшие за Ольгой и Звездочетом в Верею… он бы точно стал осмотрительнее.
Эх, если б хотя бы понял он, что некто умелый уже успел обшарить его карманы и оставить без телефонов, пока длилась дорога в метро, — он и вовсе бы поостерегся.
Но Wolf ничего этого не знал и, в который раз размышляя об искомой вещице, полагал, что это может быть что угодно: нацистский раритет в виде хорошо сохранившейся награды из камней и благородных металлов, или другой личной вещи какого-то нацистского бонзы, или даже тайный дневник кого-либо из ближнего окружения фюрера. Но что бы там ни было, оно стоит немалых денег, если Джузеппе Бутилльоне (или кто там еще) готов был платить. Вольф тоже мог бы поучаствовать в незаконной сделке или, пытался внушить себе неонацист, даже вернуть законный и наверняка значимый раритет тем, кто свято блюдет традиции вечного фюрера…
Он шел, углубленный в свои мысли, и не замечал никого вокруг. Он не заметил, как кто-то сидящий в припаркованной машине проследил за ним взглядом.
«Надо будет отправить парней, как и договаривались, в один из подмосковных поселков, устроив учебный лагерь. Хорошую практику когда-то придумали большевики, любившие устраивать боевые учебные лагеря по заграницам», — перескочив с одной мысли на другую, размышлял бритоголовый, крепко сбитый парень, соблазненный тайным именем Адольфа Гитлера — Wolf, взявший это магическое имя и идущий с ним по жизни. Но мечтатель, ослепленный делами кумира, оказался слеп и глуп.
«Что за идиоты вокруг?» — раздосадовано подумал Владимир, когда столкнулся с незнакомцем, явно спешившим, и едва не сбившим с ног. Острая боль пронзила всё его тело, и не крик, не стон, а леденящий ужас постепенно охватывал разум, затуманивая сознание. Инстинктивно Владимир зажал руками глубокое ножевое ранение… но горячая липкая масса уже текла, обагряя одежду и распространяя сквозь стиснутые пальцы дурманящий дух крови.
Глава 34
Игорь вернулся с двумя пластиковыми чашками с кофе.
— Кафе закрыто, придется довольствоваться кофе из автомата.
Ольга поблагодарила и, отпивая горячий напиток маленькими глотками, вдруг разоткровенничалась. После всего случившегося с ней ее голова была занята странными мыслями.
— Вы верите в привидения, в потусторонние силы, могущие вселяться в человека?
— Странно, что вы об этом говорите. Но отвечу: да, верю.
И, не сдерживая эмоций, журналистка стала рассказывать о том, как оказалась свидетельницей изгнания беса настоятелем верейского Христорождественского собора отцом Серафимом. Тогда всё происходящее показалось ей нереальным, на грани фола, но оставило в душе сильное впечатление. И неверие ушло, вытесненное этим впечатлением.
Игорь внимательно слушал, его взгляд был столь спокоен и пронзительно умен, что она в который раз подивилась, как это судьба сводит ее с такими необыкновенными, неординарными людьми, которых можно вычислить по одному только взгляду.
Оказалось, что он происходил из семьи священнослужителей: его прадед был выпускником Духовной академии Российской империи.
— Тогда в стране было четыре духовных академии: в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве и Казани. Московскую называли «русским Оксфордом». Можно ли себе представить уровень подготовки этих выпускников?
Чувствовалось, что Игорь Рюрикович, человек, живущий в начале XXI века и наверняка никогда не видевший прадеда, сожалеет о том, кто жил в веке XIX… И в этой искренности таились боль по ушедшей великой эпохе, и крепкая привязанность к родовым корням.
— Можно сказать, что в эти учебные заведения попадала сильно отфильтрованная элита государства, люди пишущие и думающие. Все они готовились на титульные позиции.