– Постарайтесь припомнить, Антон, – попросила я, – как выглядел этот человек?

– Да я его не шибко разглядывал-то, в основном на пузырь пялился. Все надеялся, что он один его не выдует… Ну, высокий такой, в костюме. Даже странно, что он в той забегаловке оказался! Такие парни обычно в банках работают и в такие места не забредают.

– Молодой или старый?

– Вроде бы не старый, – неуверенно ответил Перов. – Да, точно – наверное, и сороковника еще нет.

– А какие-нибудь особые приметы у него были?

Бомж задумался.

– Да нет, не скажу… В очках он был – это запомнил хорошо, а что еще… Нет, это все!

Я сказала Лицкявичусу правду: в последние двое суток навалилось столько дел, что мне пришлось на время забыть о нашем расследовании. Я поддерживала связь только с Викой – по телефону, но никаких новостей пока не появилось. На работе был настоящий завал: наступил период отпусков, и половина отделения отсутствовала, а пациентов, между прочим, меньше не становилось! Мне приходилось спускаться в операционную шесть раз, потом последовало суточное дежурство, после которого я почувствовала себя полностью выжатой и мечтала лишь о возвращении домой, в мягкую кровать. Что ни говори, а совмещать расследование и работу становилось все труднее, не говоря уже о том, что с Шиловым нам удавалось побыть наедине всего несколько часов в два, а то и в три дня – это уже не лезет ни в какие ворота! Тем не менее взялся за гуж, как говорится… В общем, после суток я приползла домой, приняла контрастный душ, приведший меня в более или менее человеческое состояние, и выпила две чашки крепчайшего кофе. Если бы Олег видел, сколько ложек я насыпала в турку, то немедленно прочел бы мне целую лекцию о пренебрежении своим здоровьем и риске сердечно-сосудистых заболеваний, повышающемся после тридцати пяти. К счастью, я находилась дома одна, и некому было делать мне замечания.

Зато теперь, после «реанимации», проведенной по собственному методу, я, по крайней мере, ощущала себя заново родившейся личностью и могла ехать в больницу к Лицкявичусу. Однако этого делать не пришлось, потому что позвонила Вика и сказала, что сегодня рано утром он уехал домой. Я удивилась, потому что Лицкявичус не провел в больнице и пяти дней. Кроме того, я по опыту знала, что врачи – самые ужасные пациенты; они сами прекрасно знают, как себя лечить, и чужое вмешательство допускают лишь в бессознательном состоянии или тогда, когда имеют дело со специфическим заболеванием, с которым самостоятельно им не справиться.

Вика назвала мне адрес, по которому Лицкявичус ждал меня. Это место находилось в пятнадцати минутах езды от города, в коттеджном поселке. К счастью, туда ходил автобус, хотя, думаю, предназначался он в основном для визитеров, так как проживающих в поселке людей вряд ли волновала проблема общественного транспорта. Поселок охранялся, и у въезда на территорию человек в форме вежливо поинтересовался, куда я иду. Позвонив по телефону с поста и получив «добро», он пропустил меня за шлагбаум.

Едва ступив на мощеную дорожку, по обе стороны которой возвышались жилые строения, я поняла, что поселок назывался «коттеджным» исключительно из скромности – ведь не называть же его, например, «дворцовым», в самом деле? Каких только домов я не видела, продвигаясь вглубь, – сказочных замков с башенками, огромных, обитых деревом «изб», стилизованных под русскую старину, и так далее. Были здесь, однако, и совершенно обычные добротные дома – хоть и дорогие, но непритязательные, – принадлежащие, судя по всему, людям не только с деньгами, но и с понятием о вкусе и хорошем тоне. К моей радости, дом Лицкявичуса относился именно к таким. Аккуратная двухэтажная постройка из жемчужно-белого кирпича, крытая синей металлочерепицей и окруженная небольшим садом, радовала глаз. При моем приближении к воротам подлетел ураган в образе великолепного мраморного дога, который, вместо того чтобы подать голос или хотя бы зарычать, просто внимательно разглядывал меня сквозь невысокую чугунную ограду. Пока я раздумывала, безопасно ли отодвинуть щеколду и войти, появился невысокий пожилой мужчина в джинсах и футболке, по виду – таджик или узбек.

– Домой, Аякс! – произнес он с акцентом, указывая в сторону дома. Собака повиновалась немедленно. – Заходите, заходите! – пригласил меня мужчина, открывая калитку. – Доктор ждет.

Он провел меня в дом. Мы вошли в широкий овальный холл, из которого на второй этаж поднималась деревянная лестница с фигурными перилами. Холл был оформлен в строгих синих и бежевых цветах – под стать фасаду. По всему периметру стояли мягкие диваны, на одном из которых возлежал Лицкявичус собственной персоной, с загипсованной ногой на подлокотнике. Рядом с ним, как большая двухцветная свечка, сидел Аякс, устремив умную и печальную морду на хозяина.

– Он пришла, доктор! – объявил мой провожатый – словно дворецкий в дореволюционной России, только тогда вместо обращения «доктор» употребляли слово «барин», а женщину называли «она».

– Хорошо, Раби, – кивнул Лицкявичус. – Принеси-ка нам кофе, пожалуйста.

– Аллах с тобой, доктор! – сердито воскликнул Раби. – Ты ж с утра уже чашки три выдул!

– Я бы выпила чаю, – пискнула я.

– Вот, умный женщина! – восхитился мужчина. – Чай принесу, не кофе!

Его слова прозвучали как ультиматум. Я поняла, что Раби не просто работает на Лицкявичуса, но и позволяет себе командовать своим боссом – возможность, которую имеет далеко не каждый служащий.

Пока Раби возился на кухне, я вкратце изложила Лицкявичусу все, что мне удалось узнать.