Пока мы с Галкой, у которой ветер то и дело выхватывал из-под косынки и развевал пряди рыжих волос, глазели на встречные пароходы, Помонис, как всегда, отыскал знакомого — это был бородатый мрачный человек. Помонис объяснялся с ним по поводу какого-то монастыря. Насколько я понял, в этом монастыре постепенно разрушались старинные фрески, и профессор горячо убеждал своего мрачного собеседника заняться их консервацией.

Кончилось наше путешествие на пароходе у небольшого рыбацкого городка. В широкой полукруглой бухте покачивались десятки судов — от аристократов, белых многоэтажных пассажирских пароходов, до легких парусных суденышек с черными просмоленными бортами и латаными парусами. Почти все суда рабочие — рыболовные траулеры, буксиры, шхуны. Городок расположен на склоне. Маленькие, в большинстве одноэтажные, белые домики сбегают вниз к бухте, где центр всей жизни города. Оказалось, что нам нужен директор местного рыбоконсервного завода — приятель Помониса (где только у него нет приятелей!), у которого можно одолжить машину. Мы пошли на завод, по пути оглядывая автобусную станцию, тенистый парк, чистенький отель, клуб моряков с кокетливой вывеской. Город пропах рыбой, смолой, солью. Все ресторанчики и кафе называются «Чайка», «Альбатрос» или, на худой конец, «Рыбацкий». Рыбу продают в магазинах и на лотках, рыбу везут в маленьких четырехугольных тележках вислоухие ослики.

Вот и рыбоконсервный завод. По всей территории его деревья, клумбы. Директор был на заводе, но кабинет его пустовал. Пришлось нам искать его по всем этим белым цехам, стены которых выложены кафелем и обмываются то и дело сильными струями воды из брандспойтов. Я в жизни не бывал на рыбоконсервном заводе и с интересом осматривался. Суда подходят к причалу, расположенному прямо на заводской территории. С причалов рыба по узкоколейке подается в раздаточный цех. Здесь машины очищают ее от чешуи, отрезают головы, хвосты, плавники. В воздухе сверкают потоки золотистых и серебряных чешуек. Зазевавшаяся Галка попала под такой ливень чешуек и оказалась облепленной ими, как русалка. Помонис, торопившийся найти директора, произнес звучное латинское проклятие и удалился, предоставив мне помогать Галке очищаться от чешуи. С помощью сердобольных веселых девушек в белых косынках, работавших в цехе, мы быстро закончили эту операцию и побежали искать Помониса. Открыли какую-то тяжелую дверь и попали в гигантский холодильник. Стены его от пола до потолка были покрыты батареями. Стоял резкий запах аммиака. Огромные рыбины с белыми усами вокруг рта лежали на металлических столах. Дежурили раздатчики в сибирских овчинных тулупах и меховых рукавицах. Из этого холодильника мы с Галкой выскочили, как из проруби. Возле клумбы с яркими цветами стояли вышедшие погреться раздатчики. Под лучами жаркого южного солнца они зябко поеживались в своих тулупах и хлопали рукавицами. К счастью, среди них мы заметили Помониса. Он, оказывается, уже нашел директора, и машина ждала нас у ворот. Видавший виды большой черный «мерседес», прыгая по ухабам, понес нас вперед. Некоторое время мы ехали молча. Стоило машине чуточку сбавить ход, как поднятая ею красноватая едкая пыль догоняла нас, оседала на одежде, попадала в нос.

Наш шофер, меланхолического вида плотный молодой человек лет двадцати пяти, вел машину со скоростью тридцать — сорок километров в час. Нас всех мучила эта иссушающая душу медлительность, но особенно страдал от нее Помонис. Узнав, что шофер имеет довольно поэтическое имя «Замфир», Помонис стал просить его ехать быстрее. Однако Замфир, поглядев на него своими большими черными глазами, ответил грустно, но твердо:

— Я обязан доставить господина профессора живым к месту назначения, и, клянусь девой Марией, я это сделаю.

Перед авторитетом девы Марии даже Помонис оказался бессильным. Впрочем, состояние дороги указывало на то, что дева была далеко не лишена сообразительности.

Помонис скоро утешился, узнав, что Замфир знает несколько действительно очень красивых старинных песен, времен еще турецкой неволи. Некоторое время они вдвоем распевали эти песни. Это привело Замфира в восхищение, насколько он вообще при своем меланхолическом нраве мог испытывать это чувство. Потом снова воцарилась тишина, которую внезапно прервал Помонис, спросив Галку:

— Ну, расскажи, что же ты здесь увидела и как тебе это понравилось?

И Галка и я поняли, что вопрос этот, как, впрочем, почти все его вопросы, задан неспроста.

Галка начала очень осторожно:

— Я читала, что когда-то вся эта область была дном Сарматского моря. Море давно высохло, исчезло. От него остались только соленые озера. Мы уже проехали мимо нескольких таких озер. Вокруг их берегов лежат широкие белые снеговые полосы, как воротники. Но это не снег, это соль. Озера мертвы. В них нет рыбы и вообще нет никакой жизни. Всюду вокруг видны древние невысокие скалы. Безобразные трещины рассекают их голые, выветренные склоны. В небе все время клубятся низкие темные облака. Но они не приносят дождя. Суха и бесплодна комковатая желтая земля. Душно и пыльно в этой низине. Вот, правда, археологических памятников здесь полно. Я уже видела какие-то валы и остатки римских укрепленных лагерей — каструмов и развалины средневековых замков. Так что для нас — археологов — эта земля ценная.

— Это все? — мрачно спросил Помонис.

Галка неуверенно кивнула.

— Не много же ты увидела, — все так же мрачно протянул Помонис, — еще меньше думала о том, что видишь. «Для нас — археологов»… — передразнил он. — А ты подумала, почему же так стремились сюда на протяжении многих веков люди? Почему насыпали они здесь валы, почему строили лагеря римляне, возводили свои замки феодалы? Неужели только для того, чтобы нам с тобой было что раскапывать! Да, мертвы соленые озера. Но ведь в них огромные запасы соли, нужной любому живому существу. Соль эту вывозят в десятки стран. Да и вода в них целебная — лечит от ревматизма и других болезней. Некрасивы эти древние скалы, но ведь в них почти на поверхности лежат золото и серебро, медь и свинец, уран и вольфрам. Бесплодна эта сухая земля. Но стоит только подвести к ней воду, как в теплой, устойчивой, как в парниках, атмосфере вырастет и созреет и виноград и любые фрукты и овощи. А потом, защищенная плавнями, старицами и самим Дунаем, вот уже сотни лет принимает эта земля беженцев из разных стран, всех обездоленных и отчаявшихся, вынужденных покинуть родную страну. От цезарей и султанов, от царей и королей, от князей и ханов надежно укрывала она гонимых, поила и кормила.

Галка смотрела на Помониса с особенным выражением, которое я нередко замечал у его учеников, да думаю, что и сам так же не раз смотрел на него.

Но вот пейзаж изменился. Вдруг совершенно неожиданно открылись перед нами плавни Дуная. Машина завиляла по насыпной дороге мимо высоких раскидистых вязов, растущих прямо из воды. А вокруг, насколько хватает зрения, островки, густо заросшие ивой и вербой, бесконечные рукава, каналы, старицы, заводи. Навстречу то и дело попадались рыбачьи лодки с непривычно высокими бортами. Вдруг откуда-то вынырнула двойная лодка, вернее, две, связанные между собой лодки, поверх которых был сделан настил, в несколько рядов уставленный пчелиными ульями. Лодками беззаботно и уверенно управлял белобрысый парнишка, как гондольер стоя сзади на корме и орудуя одним большим длинным веслом.

— Перевозит к цветущей вербе — она как раз сейчас черноцвет дает, — пояснил Помонис.

Наконец мы въехали в довольно большое село, в котором за камышовыми заборами с наброшенными на них сетями белели дома под камышовыми же крышами. Возле домов лежали смоленые лодки, цвели абрикосы. Едва мы вышли из машины, как нас окружила целая толпа крестьян. Они приветствовали Помониса так, как будто это был их самый близкий родственник, и с любопытством разглядывали нас с Галкой. Помонис, радостно отвечая на приветствия, тем не менее быстро навел относительный порядок. Поблагодарив Замфира, мы погрузились в узкую остроносую лодку и поплыли к острову. Впереди, как бы прямо из воды, поднимались каменные, циклопической кладки стены крепости, по углам высились мощные башни. На смотровой площадке одной из стен застыл темный силуэт мужчины, как тень римского воина. Впрочем, эта тень, когда мы приблизились к берегу, издала приветственный вопль и исчезла, чтобы через минуту появиться уже внизу, у подножия крепости.

Адриан подтянул нос лодки и помог нам выбраться на сушу. Тут же появились Николай и еще несколько незнакомых мне археологов. По мощенной камнем дорожке мы пошли к большому дому, выстроенному из древних квадров. Болтая о том о сем, я между делом оглядывался вокруг и поражался, до чего прочно, солидно обосновались здесь археологи. Из камней, видимо добытых во время раскопок, было построено несколько зданий, в том числе кухня, из трубы которой как раз шел гостеприимный дымок. Рядом находился колодец. Сквозь въездные ворота крепости виднелась узкоколейка, проложенная через все плато, и вагонетки для вывоза просмотренной земли и камней. После того как нам с Помонисом отвели небольшую комнатку и мы поели свежей рыбацкой ухи, все отправились осматривать крепость. Мы шли к ней опять-таки по мощеной дорожке и по пути завернули на каменный склад и в находящийся тут же небольшой музей. Там был вывешен план крепости, указаны раскопы, схема открытых сооружений, лежали всевозможные экспонаты. Вот это да! Здорово же устроились здесь археологи. Впрочем, ничего особенно удивительного нет. Ведь раскопки ведутся уже многие годы. На память невольно пришли наши палаточные экспедиционные лагеря. Ну и ладно, зато их можно разбить и свернуть всего за несколько часов, и мы меньше обрастаем бытом и не так привязаны к месту, утешал я себя.

— Профессор, — обратился к Помонису Адриан, — несколько дней назад мы нашли какой-то странный сосуд из глины. Больше всего он напоминает огромный поплавок для удочки. Что бы это могло быть?