Эулалия стала бледной и печальной. Андрес утверждал, что это из-за беременности, но дон Рефухио напомнил, что во время предыдущей беременности она такой не была.

— Говорят, что каждая беременность протекает по-своему, — заявила Эулалия в разгар спора.

Пять дней спустя в город вернулись конвенционисты. Узнав об этом, Эулалия с теми же банкнотами отправилась в ту лавку, в которой ей отказались продать сало.

На сей раз она преспокойно купила два килограмма риса, килограмм муки, два килограмма кукурузы, килограмм сахара, килограмм кофе и еще коробку сигар.

Когда же к власти вновь пришли сторонники конституции, и дон Рефухио предсказал, что теперь они задержатся надолго, Эулалия с гордостью оглядывала свою кладовую, заполненную припасами.

Карранса пробыл в городе уже месяц, и его правительство признали даже в Соединенных Штатах, когда Эулалия родила мальчика с ясными, как у Андреса, глазами и такой же сияющей улыбкой, как у нее. Дон Рефухио пребывал на седьмом небе от счастья, и все никак не мог решить, какую судьбу предсказать новорожденному Октавио, поскольку даже представить не мог, какая стезя может быть достойна столь прекрасного ребенка.

Вирхинии к этому времени уже исполнился год, и в то утро, когда родился Октавио, она сделала свои первые шаги. Мать и дед были слишком заняты новорожденным, чтобы обращать внимания на Вирхинию, а отец думал лишь о том, как бы выбраться из ненавистной нищеты.

Теперь он в одиночку доил коров и развозил молоко, а в городе наконец-то настал порядок и даже чистота.

Однажды хозяин фермы попросил его съездить в новую организацию под названием «Департамент регулирования цен», чтобы узнать про цены на молоко, нельзя же продавать его так дешево.

Там, в окошке справочного отдела, Андрес увидел Родольфо, друга детства из Сакатлана. В первую минуту ему показалось, что он увидел призрак. Родольфо стал сержантом и прибыл в Мехико с Восточной Армией, хотя не участвовал ни в одном сражении.

Он работал сборщиком налогов, и звание ему было необходимо, чтобы вызвать к себе уважение. Он был старше Андреса на два года, а не виделись они больше четырех лет. Андрес всегда считал приятеля тупицей, но сейчас, увидев его, хорошо одетого и столь же упитанного, как в те дни, когда их откармливали матери, решил, что ошибался насчет Родольфо. Они поприветствовали друг друга, словно расстались только вчера, и вместе отправились ужинать.

В свою хижину в Мискоаке Андрес вернулся далеко за полночь. Когда жена накинулась на него с упреками и расспросами, где он пропадал, он рассказал, что встретил старого друга, которому повезло дослужиться до сержанта, и заверил, что скоро и у него будет высокооплачиваемая работа.

Дон Рефухио пощипал себя за усы и сказал дочери:

— Вот видишь, я был прав. Этот человек далеко пойдет. Он всегда найдет общий язык с этими молодчиками с севера, хотя меня от этого тошнит.

— Он будет крестным отцом нашего Октавио, — заявил Андрес.

Лицо Эулалии озарилось неизменной улыбкой, и она без сил упала на кровать рядом со своим сыном.

— Она устала, — сказал дон Рефухио, указывая на спящую дочь. — Сдается мне, она скоро умрет.

К сожалению, дон Рефухио, как всегда, оказался прав. Спустя несколько месяцев в Мискоак пришла эпидемия тифа и унесла Эулалию.

Через восемь дней ее смех умолк; она почти не говорила, тело ее горело, распространяя зловоние. Андрес и дон Рефухио молча наблюдали за ее агонией. Они ничем не могли ей помочь — только сменить мокрую тряпку на лбу. От тифа еще никто не поправлялся, Эулалия прекрасно это знала и не хотела омрачать последние дни. Она лишь благодарно смотрела на отца с Андресом и время от времени улыбалась.

— Желаю тебе удачи, — сказала она Андресу в последний день, прежде чем окончательно угасла в молчании и жару.