— Но ведь автор, процитированный, врёт, я чувствую фальшь, я же учу стилистику…
— Разумеется, врёт. Чистота нравственных свойств как жизнеутверждающее качество! Стилистика была хоть куда! Стильная. Чеканка. Живучая, очень живучая… Только бы не я грешный, только бы другие.
— Ой, — вдруг огорчился Магиандр. — А это моя мама…
Я невольно обернулась, но в кафе никого больше не было.
— Вы не поняли, — грустно сказал мальчик. — Её слова, позиция. Я всю жизнь смутно чувствовал, но мама у нас очень молчаливая, однако, знаете, полувзгляд, оговорки, жесты…
— Ладно, Магиандр, давай не будем осуждать родителей, они сами разберутся, а ты лучше скажи, как сам-то дальше? Твои письма горячие, волнуешься ты, понимаю, но как-то надо всё это урегулировать. Мне уже не привыкать: бред и бред. А ты молодой, талантливый, я читала твои басенки.
— Не знаю. Подумаю, почувствую, к батюшке в храм схожу…
Мы расстались почти друзьями. Я побежала на всё ещё любимую работу, а Магиандр пошёл к батюшке, погружённый в тягостные думы. Наверное, о стилистике времён и лексике греховности.
Глава 18
Взяло кота поперёк живота. Не стерпела душа — на простор пошла. От своей тени не уйдёшь. Хлеб за брюхом не ходит
Аня мчала мерсик по Кутузовскому проспекту. Профессор, по жизни бесстрастный пешеход, любознательно вглядывался в город из подвижного оконного ракурса и ощущал мировоззренческую разницу. Правду говорят: единожды промчался по осевой, с мигалкой на крыше, — всё, другой человек. Кто сел к блондинке в мерседес, тот… но такой приметы пока нет. Или есть?
Промелькнула подворотня, близ которой он провёл первый раунд одаривания прохожей дамы, в день потешного замысла рассовать по людям их любимые ложные ценности, раздать котят в добрые руки. Не даются добрые руки. Своих котят полно…
Теперь, окрылённый духом спасательства своей любимой, он захотел подвига. Возжаждал. Взалкал. Сильно.
Он проникся полумистическим интересом: могут ли эти самовральные двуногие механизмы сложиться полями, высокой волной поднять энергию вековечного заблуждения — и выдать ему человеческое чудо? Пусть откроется форточка, и карлсон осыплет голову коллекционера тремя тысячами евро на реставрацию краденой Библии, умученной на профессоровой кухне пошлой дурой с точечными глазками!
Вихри времени! Мхи, кораллы неизвестного наросли на людях, пока он мирно копал жанры, стилистику, любовался удавом, разбрасывающим буквы. Надо же: вспомнив удава, вмиг увидел его; толстая строка, выползающая из закромов сознания, повиливая бриллиантово-чешуйчатым телом, сладострастная, призывная — возьми, мни, тискай, может, подарю тебе текст, а может — уползу обратно, только меня и видели.
— Брысь… — шепнул удаву Кутузов, но Аня расслышала и сбросила скорость.
— Что? Слишком много кошек?
— Милая водительница! Я навалился на вашу голову со своими собственными кошками, удавами. Не обращайте внимания. Почему вы решили помочь мне?
— Удавами?! Давайте по понятиям: от скуки. Сойдёт? Вам же всё равно — почему.
— Мне ведь всего-навсего нужно три тысячи простых российских евро…